Серьезные мужчины - Ману Джозеф

Он безразлично смотрел на недосягаемые кварталы высоких домов, словно выросшие откуда ни возьмись. С нелепой уверенностью надежды, какая была у него в юности, Айян говорил себе, что наступит день – и он будет жить в таком доме и подниматься к себе в квартиру на лифте. Он хорошо знал эти дома, знал эти жизни. Он же когда-то служил бродячим торговцем пылесосами в «Эврике Форбз».

Работу в «Эврике Форбз» в те времена воспевали не только как прорыв в маркетинге, но и прославляли в подпольных романах как службу, приводившую энергичных молодых людей в дома алчущих домохозяек, чьи сари иногда соскальзывали с рубашонок в разгар невинной беседы о том, каких цветов бывают пылесосы, или же их ночные сорочки вздымало ураганом, внезапно прилетевшим от вентилятора на столе, или они открывали дверь, обернутые во влажное полотенце, которое под пылающим взором торговца «Эврики Форбз» отшвыривали прочь. Придорожные забегаловки, где пахучие торговцы потягивали чай, тоже бурлили байками о ненасытных домохозяйках. Он таких женщин никогда не встречал, но в их домах узнал о чарующей жизни богатых. Он видел женщин, которые собирались компаниями, медитировали и даже приговаривали хором: «Я красивая». Мужчины, ничтожные, если б не их наследства, посвящали себе песню под названием «По-своему».[12]Из многих обрывков подслушанных разговоров он узнал, что есть на свете четыре «Битла» и что в начале гитарного проигрыша «Отеля “Калифорния”» полагается хлопать. А еще он видел, как мужчины убирают дерьмо за своими младенцами и даже как мужчина в фартуке складывает тарелки с обеденного стола в мойку. То были новые мужчины. Со временем их прибыло, и Айян теперь наблюдал их повсюду – поверженных, рядом с их сияющими женщинами. Айян частенько говаривал холуям в Институте: «В наши дни мужчины живут как мужчины только среди бедноты».

Пока автобус стоял в пробке на Колабской насыпи, он увидел, как у окна такси попрошайничают дети. Юная пара внутри хранила вид решительный и дерзкий. Они так хотели бы поделиться рупией, но читали истории расследования, появлявшиеся не реже раза в год в английских газетах, о жестоких синдикатах, по слухам, эксплуатировавших детишек. Видимо, не давая рупию, они наносили серьезный удар по этим синдикатам. Вот такая философия финансовой операции объемом в одну рупию.

А затем он увидел на тротуаре зрелище, о котором потом доложит Одже – с некоторыми преувеличениями. Из булочной «Теоброма» вышла женщина. Обычно перед стеклянными дверями лавки стояли и пялились внутрь беспризорники. Женщина одарила их благодетельным взглядом и, судя по всему, попросила встать в очередь. Они встали. Их было шестеро. Словно бродячие псы, они смотрели на коробку у нее в руках. Женщина разместилась во главе очереди, сияя добродетелью, и открыла коробку. Беспризорники смешалась в кучу. Хохоча, прыгнули на нее все разом. Откуда ни возьмись образовались еще десятеро и тоже напали на пирог. Женщина вцепилась в коробку – поначалу с тихой строгостью, поглядывая по сторонам в легком смущении. А потом начала вопить: «В очередь, в очередь». Попыталась шлепнуть одного-другого, но промахнулась. Дети орали от смеха и дергали коробку. Пирог плюхнулся на мостовую. Дети рухнули на четвереньки, расхватали все большие куски и удрали. Две собаки ринулись слизывать россыпь крошек. Айян надеялся перехватить взгляд женщины и посмеяться, но ее полностью захватило отвращение.

Айян думал о ее потрясенном лице до самого конца поездки. Этот образ не оставил его и когда он добрался до Чёрчгейта, и пока ждал поезда в чудовищной вечерней толпе, от которой исходил ее собственный жар. Он думал об этом лице, стоя молча в вагоне, стиснутый со всех сторон теплыми влажными мужчинами. Ее ошалевшее лицо разбухало у него в сознании, покуда не сделалось исполинским рекламным щитом. Добравшись до БДЗ, он о ней позабыл, однако в легких у него было хорошо.

Он прошел сквозь желтый мрак раздолбанных проулков, избегая взглядов пьянчуг в обвислых шортах. На древней колониальной лестнице Корпуса номер Сорок один о чем-то спорила компания старых друзей.

– Мани, этот парень говорит, что так не бывает, – сказал один из них. – Скажи-ка этому парнишке, что по тому, как девушка двигает задом, можно понять, трахалась она или нет.

Айян сказал, что да, можно. Затянулся от чьей-то сигареты. Краем глаза приметил, что один из компании, блеклый болезненный малый, смотрит на него довольно серьезно. Это значит – хочет занять денег. И потому Айян не стал задерживаться.

* * *

Ади сидел на полу, склонившись хрупким торсом над тетрадкой. Он что-то писал, и вид у него был расстроенный. На футболке у него значилось: «Разновидностей людей в мире 10: те, кто понимает в двоичном коде, и те, кто нет». Айян откопал ее в дамском отделе магазина. Купил, хотя не понял юмора. Может, потому и купил. Его это раздражало. Вечно находилось что-то, понятное почти всем, даже самым обычным людям, а ему – нет. Потом-то он нашел в Википедии объяснение – это двойка на футболке, записанная как «10» в двоичной системе счисления. Он потом почитал про двоичные коды, про то, что на сочетаниях единиц и нулей по строен целый язык, и неохотно признал: это так умно, что, даже родись он привилегированным, на такое изобретение ему могло бы не хватить мозгов.

Длинные темные волосы Оджи еще не высохли после вечернего душа и мочили спину ее красного халата. От жены пахло «Чандрикой» – их семейным мылом, как постановил Айян. Она сидела на полу и срезала бритвой ногти на ногах. Телевизор ей сегодня смотреть не хотелось, и потому в комнате царил умиротворенный покой. Она глянула на мальчика, затем на мужа, и оба хихикнули – такой Ади был сейчас несчастный.

– Накаджание, – сказала Оджа.

«Наказание» – одно из немногих известных Одже английских слов, хотя она и не умела его произносить – так же, как мало кто может произнести «вайапайам»,[13]а она умела. Она знала слово «наказание», потому что учителя регулярно назначали его сыну. Нынче вечером ему нужно было двести раз написать: «Я не буду болтать на уроках».

– Ади, расскажи отцу, с кем ты болтал, – сказала Оджа.

– Я болтал сам с собой.

– И что ты говорил?

– Не помню.

– Всякую научную дребедень ты помнишь, а вот что говорил сам себе – забыл?

Ади молча продолжал писать.

– Этот ребенок никогда не отвечает мне как полагается, – сказала Оджа, с упреком глядя на Айяна. – Ты его избаловал. И эти ваши секретики ему не на пользу. Со мной он разговаривает, только когда есть хочет. – Тут она вспомнила что-то. – Он не доел половину обеда из того, что с собой брал.

– Ты клала ему «дамский пальчик»?[14]