Нечаянная свадьба - Елена Арсеньева

Василий Дмитриевич выскочил из повозки, похлопал по шее своего коня, который, видимо, недовольный тем, что пришлось мчаться без хозяина, да еще привязанным к какой-то пошлой телеге, заворотил строптиво морду и начал было скалить зубы, норовя сердито цапнуть Протасова за руку, однако тот лишь процедил:

– Дуришь, Эклипс?! – так злобно, что конь нехотя понурил голову.

Протасов не обращал на Лиду никакого внимания до тех пор, пока Иона Петрович не окликнул его самым что ни на есть ласковым и вместе с тем угрожающим голосом. Только тогда Василий Дмитриевич подал ей руку, чтобы помочь выйти.

Дядюшка повел Лиду, торопливо накинувшую на голову шаль, в церковь, одной рукой сильно опираясь на девушку, а другой на костыль. Двигались они медленно. Протасов шел сзади; замыкали процессию Феоктиста и мальчишка, которого Иона Петрович посылал с запиской к священнику.

Вступили в полутемный храм; свечи были зажжены только возле алтаря. Иона Петрович в роли посаженого отца поставил Протасова напротив образа Христа, виднеющегося вдалеке на иконостасе, а Лиду – напротив иконы Пресвятой Богородицы.

Появился священник с кадилом, за ним худенький дьячок нес венчальные свечи. Протасов и Лида взяли их, священник махал кадилом вокруг всех, находящихся в храме, диакон торопливо пробормотал ектению[51], и начался обряд.

Протасов и Лида ступили на разостланное пред аналоем полотенце, привезенное из дядюшкиного дома. Священник взял одно из колец, заранее переданных ему, и начертал им крест над Протасовым, возгласив:

– Венчается раб Божий Василий рабе Божией Лидии во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа.

Потом подошел к Лидии со словами:

– Венчается раба Божия Лидия рабу Божию Василию…

Тут он сделал попытку надеть Лиде на палец широкое кольцо, предназначавшееся жениху, а ему – ее золотое колечко гораздо меньшего размера. По обряду следовало такую перемену осуществить троекратно, однако Иона Петрович прошипел:

– Не тяни, отче! – И отец Епифаний, испуганно вздрогнув, сразу надел каждому свое кольцо.

– Имеешь ли, Василий, желание доброе и непринужденное и крепкую мысль взять себе в жены сию Лидию, которую перед собою видишь? – вопросил он Протасова.

Воцарилось молчание, которое длилось не более нескольких секунд, однако показалось Лиде бесконечным, и вот наконец Протасов промолвил с откровенной неохотой:

– Да.

Когда такой же вопрос был задан Лиде, она тоже хотела затянуть молчание, однако дядюшка сильно ткнул ее в бок, и она от боли и неожиданности почти выкрикнула:

– Да! – краем глаза заметив, как Протасов повернул голову и уставился на нее не без удивления.

Диакон явился с венцами, поскольку у жениха и невесты не было дружек, то и держать венцы над их головами было некому: священник надел венцы Протасову и Лиде на головы, а потом завел Прокимен[52]:

– Положил еси на главах их венцы от камений честных[53]. Живота просиша у Тебе, и дал еси им…

Далее следовало Апостольское чтение из Послания Павла к Ефесянам, и Лида слушала эти прекрасные слова с таким чувством, будто перед ней разверзается некая пропасть, однако неведомо, что там на дне – смерть или жизнь, ясно и понятно только одно: свершается безвозвратное!

– Жены, своим мужем повинуйтеся, якоже Господу, зане муж глава есть жены, якоже и Христос глава Церкве, и той есть Спаситель тела: но якоже Церковь повинуется Христу, такожде и жены своим мужем во всем. Мужие, любите своя жены, якоже и Христос возлюби Церковь, и Себе предаде за ню… Тако должни суть мужие любити своя жены, яко своя телеса: любяй бо свою жену, себе самаго любит. Никтоже бо когда свою плоть возненавиде, но питает и греет ю, якоже и Господь Церковь: зане уди есмы Тела Его, от плоти Его и от костей Его. Сего ради оставит человек отца своего и матерь, и прилепится к жене своей, и будета два в плоть едину. Тайна сия велика есть… Обаче и вы, по единому кийждо свою жену сице да любит, якоже себе; а жена да боится мужа…[54]

Священник соединил руки Протасова и Лиды, накрыл их епитрахилью и повел новобрачных вокруг аналоя, на котором лежало Евангелие, бормоча:

– Благоденственное и мирное житие, здравие же и спасение и во всем благое поспешение, изобилие плодов, взаимную любовь и согласие подаждь, Господи, рабам Твоим, ныне браковенчанным Василию и Лидии, и сохрани их на многая лета!

– Многая лета! Многая лета! Многая лета! – провозглашали в один голос диакон, Иона Петрович, Феоктиста и мальчишка-конюший.

Обряд был окончен.

Священник сунул венчальные свечи Ионе Петровичу и со множеством телодвижений, означающих почтение и уважение, однако же непреклонных, буквально выдавил и новобрачных, и всех прочих из храма. Как только они оказались на ступеньках, двери церкви были мгновенно закрыты и заложены изнутри засовами, как если бы священник опасался вражеского штурма.

– Ну что, дети мои, – ласково сказал Иона Петрович, глядя то на Лиду, то на Протасова, чьи освещенные луной лица выражали какие угодно чувства, только не счастье и блаженство, однако это мало смущало дядюшку, потому что его собственное лицо, пусть даже и донельзя усталое, выражало искреннюю радость. – Вот вы и повенчаны, вот и соединены на вечные времена! И пусть сейчас вам кажется, что судьбина слишком уж своевольно вами распорядилась, да и я подстегивал ее с неподобающей ретивостью, поверьте, настанет день – и вы поблагодарите меня, ибо не зря и не нами сказано: кто дольше живет, тот и видит дальше.

– Благодарствуем, – церемонно, с полупоклоном, заявил Протасов. – Поверьте, что мы с новобрачной супругой моей, Лидией Павловной, будем вечно Бога молить за вас и за ваши старания по благоустройству нашей судьбы! – Лида даже вздрогнула: звучавшая в этих словах злая, бессильная ирония могла прожечь даже каленое железо, а не только ее чувствительную душу, однако Иона Петрович не проронил ни слова, лишь улыбнулся – добродушно, по-отечески. – А теперь, ежели позволите, мы отбудем в Протасовку.