Перст судьбы - Елизавета Дворецкая

Стейн развернул ее лицом к избам и за руку повел обратно. Хакон и Бирнир обменивались разочарованными возгласами, но Велемила пошла назад весьма охотно. Все, что можно, она уже увидела. Похоже, старания Святобора не пропали даром и дух воеводы Хранимира нашел путь в Светлый Ирий. Но он сказал что-то плохое. Не похоже, чтобы он обещал своим потомкам счастливую жизнь и процветание рода.

— Ну, что, видели кого? — осведомился Доброня, когда они вернулись.

— Все спокойно, — ответил за всех Стейн. Он ведь и правда ничего не видел.

Назавтра тронулись в обратный путь, прихватив с собой и датчан. Свой корабль им пришлось оставить у порогов: вести его через Нево-озеро и Волхов погода уже не позволяла, но кто его здесь тронет? Никого тут не будет до весны.

Велемила выглядела бледной: она почти не спала ночь, а все ворочалась, лежа между Витошкой и Доброней. Видя, как даны выносят свои пожитки, надевают на спины короба с привязанными кошмами и овчинами, вешают на плечо копье, а с другой стороны — щит, чтобы еще отчасти прикрывал голову от дождя, она думала, что напрасно Деленя не хочет оставить их здесь, в мертвом Вал-городе. К утру она успокоилась, мысли отстоялись, будто муть осела на дно, и она почти все вспомнила. Но не была уверена, что действительно все: многое ей оставалось непонятным. Дух воеводы явно не приветствовал намерение сына вернуться и возродить старое гнездо. Вот странно! Разве он не хочет, чтобы к его могиле каждую весну приходили с угощением внуки и правнуки? Почему велел оставить Вал-город чужакам? Он сказал «варгам» — этим старинным словом северного языка обозначался и чужой, и волк, и преступник, изгнанный из своего рода. От него-то, как говорят, и произошло наименование варягов. Кого он имел в виду? Хрёрека с его людьми?

Но очень хорошо она понимала, что нет смысла говорить об этом Делене. Он любит Святодару и хочет стать тем, кем был на Сяси его отец. Он не откажется ни от отцовой жены, ни от отцова города. И если она ему расскажет о видении, он ей не поверит. Вон, эти четверо, кажется, не поверили даже, будто она что-то видела! Конечно, утаивать такое важное пророчество она не имеет права. С кем-то придется поделиться. Лучше всего с матерью. А та наверняка велит рассказать Святобору. Что же — Велемила расскажет. Ведь ее вины нет в том, что это место пусто и проклято. «Не держитесь за бездну, растите к небу…» Кому это сказал Хранимир — Делене? Или ей самой? Или всем, кого оставлял в мире живых?

Она обернулась, сидя в седле. Снова пошел мелкий снег, оседал на черных крышах покинутого «припека», где больше не дымили заволоки и не пахло жилым.

Стейн шагал рядом с ее лошадью, и его присутствие успокаивало ее. Вот дурной! Она усмехнулась про себя. Вообразил, будто она собралась с Хаконом в сени, чтобы… ну, понятно. Очень ей надо! Тоже сокровище — парень как парень, а что сын конунга, то ее отец в десять раз больше конунг в Альдейгье, чем Хрёрек — хоть где-нибудь. Теперь ей даже не хотелось думать о его возможном сватовстве, и все вчерашние мысли об этом казались глупостью. Хотелось домой, в тепло. А ехать еще два дня, и как пройдет переправа через Волхов? Только бы не похолодало, иначе они застрянут на восточном берегу, пока лед не окрепнет. Придется в Любошине жить — а там тоже старое пожарище вроде валгородского, только что заросло погуще. Или проситься к Тешеню в Гусельцы. И какой Встрешник понес ее в этот Вал-город!

В Ладоге появление Хрёрека с дружиной вызвало всеобщее удивление: в тяжкую пору распутья, когда ни плыть, ни ехать, в начале зимы, когда самый отчаянный морской конунг уже находит место для зимовки в теплом доме, гостей никто не ждал. Доброня намекнул отцу, что к ним пожаловали дядя и двоюродный брат его внука, и Домагостю пришлось задуматься, куда их девать. Пока гостиный двор еще свободен, но вот-вот нагрянет все сродье, приглашенное на имянаречение другого внука, и что делать тогда?

Люди Хрёрека переносили свои скудные пожитки из лодок, в которых переезжали через Волхов. Ладожане, свободные от работы, сбежались было на них поглядеть, но быстро разочаровались. Приезжие явно не привезли с собой товаров, судя по убогости поклажи, сами были одеты бедно, так и чем любоваться? Эка невидаль — варяги! Обычные люди, усталые и продрогшие.

Толпа расходилась, и лишь один человек при виде гостей испытал настоящее потрясение.

— Отец мой!

Священник застыл на месте, а потом в удивлении обернулся. Его окликнул дрожащий женский голос, произнесший несколько слов на ирландском наречии. Монах был уверен, что ему послышалось. Но нет. В двух шагах от него стояла молодая женщина, скорее даже девушка. Волосы ее были по местному обычаю заплетены в косу, одеждой служили нижняя рубаха из льна и верхняя из толстой шерсти, с накидкой из черной овчины. Загрубелые руки и бедный наряд говорили о том, что это служанка. Рядом с ней на земле стояло ведро с водой и лежало некое приспособление, изогнутый кусок дерева — непонятно для чего. Второе ведро валялось опрокинутым, лужа растеклась к ее башмакам из простой некрашеной кожи.

Единственное, что отличало ее от прочих варварских женщин, был бронзовый крест ирландской работы на груди. И еще глаза, по цвету схожие со спелым желудем, не встречающиеся среди славов, смотрели на него с горячим волнением и надеждой.

— Это ты звала меня… дочь моя? — Отец Брендан еще раз скользнул глазами по кресту на ее груди.

— Да, отец мой.

— Ты говоришь по-ирландски?

— Я и есть ирландка, отец мой, я родом из Коннахта. Прошу тебя именем милосердного Бога, удели мне немного времени. Я хочу попросить тебя об исповеди. Вот уже третий год как я не исповедовалась, и это тем более обременяет меня, что до того, как попасть сюда, я была монахиней.

— Монахиней? — Брови отца Брендана уползли чуть ли не на середину тонзуры, унаследованной священниками Эринна от древних друидов, — по ней-то девушка сразу угадала в нем соотечественника.

— Да. С юных лет я была посвящена Богу и шесть лет прожила в монастыре Святой Бригиты в Уайне-Теллах. Более двух лет назад язычники-лохлинны[15]разорили монастырь, часть монахинь убили, в том числе и нашу мать настоятельницу, а меня и многих моих сестер увезли и продали в рабство. Я попала в эту языческую страну и уже четвертый год живу здесь совершенно одна среди варваров… — Ее губы задрожали, на глазах показались слезы. — О отец, вы первый Божий человек, которого я вижу здесь за это время! Значит, Господь меня не оставил!

Слезы потекли по ее лицу; она вдруг упала на колени, схватила руку отца Брендана и припала к ней, как к долгожданному средству спасения.

— А ты думала, что Господь тебя оставил? — с ласковым укором ответил аббат. — Вот я уже вижу грех, который тебе нужно исповедать, дочь моя. Другие Христовы люди попадали в более затруднительное положение, но не впадали в отчаяние. Тем более в последние годы, когда Господь испытывает нас постоянными набегами лохлиннов, и многие поистине святые люди, мужи и жены, стали жертвами, будто агнцы на алтаре кровожадности варваров. Я не ожидал встретить здесь кого-то, кому понадобится моя помощь, но мы должны возблагодарить Господа за то, что он привел меня в этот город и тем помог тебе облегчить душу. Но я думаю, сейчас не подходящее для этого время. Вероятно, у тебя немало работы? — Он посмотрел на ведра с водой, одно полное, другое опрокинутое. — Ступай, а позже мы найдем случай поговорить. И встань скорее с колен, не то люди нас увидят.