Роза Марена - Стивен Кинг

не начинали болеть кончики пальцев, и чувствовал себя, какпоследний идиот, развлекающийся игрой на самом жадном в мире игровом автомате.

— И что же мы увидим, если захотим проверить компьютерныераспечатки по банковским автоматам «Мерчентс»? — спросил полицейский, — Необнаружим ли мы случайно мою карточку в колонке «СБРОС/ПОВТОР» примерномиллиард раз? Эй, если это не так, я обещаю угостить тебя роскошным обедом сбифштексом. Что скажешь на мое предложение, дружок?

Мужчина с усиками не знал, ни что сказать, ни что подумать.Его охватило очень неприятное предчувствие. Крайне неприятное. Между тем пальцыкопа продолжали сжимать и отпускать упругий теннисный шарик— раз-два, раз-два,раз-два. Просто потрясающе, неужели он до сих пор не устал?

— Тебя зовут Рамон Сандерс, — сказал полицейский по фамилииДэниеле. — За тобой тянется список грехов размером с мою руку. Воровство,мошенничество, наркотики и все такое прочее. Все, кроме нападений, избиения, —преступлений такого рода. Ты не вмешиваешься в подобные делишки, правда? Это нетвоя стихия. Вам, педикам, не нравится, когда вас бьют. Даже тем, которые повиду не уступают Шварценеггеру. Да что там, они даже не прочь походить в майке,чтобы сверкнуть бицепсами перед лимузином, останавливающимся у дверейреспектабельного клуба для гомиков, но если кто-то начинает всерьез размахиватькулаками, вы, ребятки, тут же сматываете удочки. Я прав?

Рамон Сандерс промолчал. Ему казалось, что это самоеразумное решение.

— А вот я люблю бить, — признался полицейский НорманДэниеле. — Даже ногами. И даже кусаться. — Он говорил почти задумчивым тоном.Казалось, глядел на немецкую овчарку, медленно трусившую с пластмассовойтарелочкой в зубах. — Что на это скажешь, ангельские глазки?

Рамон снова счел за лучшее промолчать. Он старался сохранитьна лице невозмутимое выражение, не целая россыпь маленьких лампочек в его мозгузагорелась ярко-красным светом, и озноб испуга распространился по телу,пробираясь по волокнам разветвленной нервной системы. Его сердце колотилось всебыстрее и быстрее, набирая скорость, как поезд, покинувший станцию отправленияи оказавшийся за пределами города, в открытой безлюдной местности. Время отвремени он искоса бросал взгляды на крупного мужчину в легком красном джемпере,и ему все меньше и меньше нравилось то, что он видел. Правая рука полицейскогопочти не расслаблялась; вены налились кровью, мышцы вздулись, каксвежеиспеченные булочки.

Впрочем, Дэниеле, похоже, и не ожидал от него ответа. Налице, повернутом к Сандерсу, сияла улыбка…

Так казалось, если не обращать внимания на глаза. Глазаоставались пустыми и блестящими, как две новые монеты в двадцать пять центов.

— У меня есть для тебя хорошие новости, братишка. Ты можешьизбавиться от обвинений в распространении наркотиков. Если окажешь мненебольшую услугу, будешь свободным, как птичка. Ну, что теперь скажешь?

Рамону больше всего хотелось хранить молчание, как и раньше,однако в сложившейся ситуации, пожалуй, это не пройдет. В этот раз полицейскийне стал продолжать и повернулся к нему, ожидая ответа.

— Что ж, отлично, — произнес Рамон, надеясь, что угадалправильный вариант ответа. — Отлично, просто превосходно, спасибо огромное, чтопомогли мне.

— Знаешь, Рамон, наверное, ты мне нравишься. — заметилполицейский и затем сделал то, чего ошеломленный Рамон меньше всего ожидал отэтого крупного телосложения человека, прожженного полицейского с безжалостнымвзглядом гиены: он положил ладонь левой руки на промежность Рамона и началрастирать ее прямо на глазах у Господа Бога, на виду у играющих на площадкедетей, на виду у всех, кого угодно. Он вращал ладонь мягкими круговымидвижениями по часовой стрелке, двигал ею из стороны в сторону, вверх-вниз надтой частью плоти Рамона, которая управляла всей его жизнью в большей илименьшей степени с того далекого дня в детстве, когда двое приятелей его отца—двое мужчин, которых он должен был называть дядя Билл и дядя Карло, — поочереди изнасиловали девятилетнего мальчика. И то, что произошло потом,наверное, не кажется очень удивительным, хотя в данной ситуации действительнопредставлялось совершенно невероятным;

он почувствовал, что у него возникает эрекция.

— Да-да, может, ты мне нравишься, может быть, ты мне оченьнравишься, маленький грязный сосунок в узких черных штанишках и остроносыхблестящих туфлях, а почему бы и нет? — Говоря, полицейский продолжалмассировать промежность Рамона. Он варьировал движения ладони, время от временилегонько сжимая плоть, отчего Рамон испуганно хватал ртом воздух. — И оченьздорово, что ты мне нравишься, Рамон, можешь поверить мне, потому что ?? этотраз тебе не отвертеться, это уж точно. Целый список серьезнейших правонарушений.Но ты знаешь, что меня беспокоит? Леффингуэлл и Брустер — полицейские, которыетебя зацапали, — сегодня утром смеялись в управлении. Они смеялись над тобой, иэто нормально, но у меня возникло ощущение, что они смеются и надо мной, а этоуже не нормально. Мне не нравятся люди, которые надо мной смеются, и обычно яне оставляю их смех безнаказанным. Но сегодня утром мне пришлось сдержаться, ипотому сегодня утром я буду твоим лучшим другом, я собираюсь забыть про оченьсерьезные обвинения, связанные с торговлей наркотиками, даже несмотря на то,что у тебя оказалась моя кредитная карточка. Ты догадываешься, почему я этоделаю?

Пластмассовая тарелочка снова пролетела мимо, опять немецкаяовчарка бросилась за ней, но в этот раз Рамон едва ли заметил пса. Его плотьпод рукой копа напряглась до предела, и он чувствовал себя, словно мышь,попавшая в лапы кошки.

В этот раз пальцы сжались чуть сильнее, и Рамон издалнегромкий хриплый стон. По его щекам цвета кофе с молоком струились ручьи пота;тоненькие усики смахивали на мертвого земляного червя под проливным дождем.

— Догадываешься почему, Рамон?

— Нет, — выдавил Сандерс.

— Потому что женщина, выбросившая кредитную карточку, — мояжена, — сказал Дэниеле. — Вот почему смеялись Леффингуэлл и Брустер. К такомувыводу я пришел. Она берет мою кредитную карточку, получает несколько сотендолларов — деньги, которые заработал я, — а когда карточка выплывает на Божийсвет снова, она оказывается в распоряжении маленького грязного голубого сосункапо имени Рамон. Неудивительно, что им стало смешно.

«Пожалуйста, — мысленно кричал Рамон, — пожалуйста, неделайте мне больно, я скажу все, что хотите, только не делайте мне больно!» Емухотелось сказать эти слова вслух, но он лишился дара речи. Он не мог произнестини звука. Его гортань сузилась до размеров миниатюрного клапана.

Рослый полицейский склонился к нему поближе, настолькоблизко, что Рамон услышал запах сигарет и шотландского виски в его дыхании.