Мы - на острове Сальткрока - Астрид Линдгрен

— Как же, как же, бывает по-разному. У других, например, щетина, как у древнешведского борова.

И четверо маленьких разбойников долго хихикали, уставившись на строптивый ежик на голове у Кристера. И почему это тринадцатилетние беспрерывно смеются?

Но тогда я еще не успела на них рассердиться. Это случилось позже, той же летней ночью, когда они помешали мне помечтать. Я так хотела помечтать одна на берегу заливчика у усадьбы Янсона, без Кристера и, уж конечно, без этих маленьких разбойников, но ничего из этого не вышло.

Заливчик у усадьбы Янсона был на редкость красивым и пустынным уголком. Туда мы и направились, Кристер и я, как только кончились танцы. Здесь ничто не напоминало о том, что на свете живут люди, разве только лодочный сарай, где хранилось несколько лодок, да полуразвалившаяся пристань. Все здесь загадочно: и красота, и безмолвие. Нынче ночью по темной воде бесшумно скользила лебединая стая. Птицы казались неправдоподобно белыми, какими-то сказочными. Может, они и в самом деле были такими, потому что все было волшебным, неправдоподобным и сказочным, даже первозданным: в любой миг лебеди могли сбросить лебединое оперенье и стать языческими богами, которые танцуют и играют на флейте. По другую сторону заливчика в тени отвесных скалистых берегов темнела вода, а ближе к открытому морю фьорд оставался светлым. Ночи, собственно, не было, и остров окутали лишь прозрачные бледные сумерки.

Мы присели на выступ скалы, Кристер и я. Мне хотелось, чтобы он помолчал. Но он этого не понимал. Он считал, что все должно развиваться по обычной схеме, и, заглядывая мне в глаза, стал спрашивать, какие они, мои глаза, зеленые или серые.

Вдруг из-за скалы послышался голос, которому вторило веселое хихиканье:

— Они совсем фиолетовые.

Тут я всерьез рассердилась и закричала:

— Что вы здесь делаете, можете мне объяснить?

— С удовольствием, — высунув голову, сказал Никлас. — Сидим и мечтаем, как и некоторые другие.

Тедди и Фредди зафыркали, а я окончательно рассердилась.

— Слышите, с меня хватит, я устала.

На что Юхан ответил:

— По мне так ступай домой! Зачем сидеть и мечтать, раз ты устала.

Маленькие чудовища, ведь папа разрешил им сегодня гулять сколько влезет по случаю праздника.

— Пожалуй, здесь слишком много братьев, — признался Кристер. — Не найдется ли места, где они оставят нас в покое?

— Может, дома, — неуверенно ответила я. — Туда вряд ли их заманишь.

Мы пошли обратно в Столярову усадьбу. Там в общей комнате, где пахло ландышем и березовой листвой, я накрыла стол и стала угощать Кристера бутербродами.

Папа спал, Пелле спал, все было тихо и мирно. Мы сидели на диване, и позади нас, за открытым окном, чуть брезжил рассвет.

— Как у тебя только терпения хватает на этих малышей? — спросил Кристер.

Я ответила, что терпения у меня хватает, потому что я люблю их, несмотря на их дурацкие шалости. И то была сущая правда.

— Да, да, теперь-то и я их страстно люблю, — заверил меня Кристер, — именно потому, что их тут нет.

Он думал, что их тут нет. И я тоже так думала. Вдруг снова послышался задиристый смешок, на этот раз под окном. В летнем сумраке перед домом шествовала хихикающая процессия детей, напяливших на головы какие-то допотопные, потешные шляпы. Чего только не валялось на чердаке нашего дома! Каждый раз, проходя мимо окна, они вежливо приподнимали шляпы и острили, притом сами же смеялись над своими собственными остротами, да так, что хватались за яблоню, чтобы не упасть от смеха на землю.

— Добрый вечер! Вы слышали, масло подорожало на несколько кило! — говорили они. Или:

— О, простите, эта дорога к очереди за травой?

Или:

— У вас случайно не осталось табаку на понюшку дедушке?..

Когда Юхан произнес последний каламбур, Никлас так загоготал, что от восторга упал на землю и лежал в траве, как майский жук, изредка всхлипывая от смеха.

Но тут, к счастью, в усадьбу столяра пришел Ниссе Гранквист за своими дочерьми. Казалось, Юхан с Никласом тоже угомонились и надумали наконец-то идти спать. Услышав, как они топают по чердачной лестнице к себе наверх, я облегченно вздохнула.

Я не удивилась, что Кристер начал сердиться. Я предложила ему еще один бутерброд и подлила чаю, всячески стараясь сгладить глупые выходки своих несчастных братьев.

— Умопомрачительная шайка молодцев, — сказал Кристер. — А тому младшему ты дала снотворного, раз он такой тихий?

— Слава богу, он золотой ребенок и спит по ночам! — ответила я.

И тут я вдруг услышала голос Пелле:

— Ты так думаешь?

Папа спустил канат на случай пожара из чердачной комнаты, где жили мальчики. Теперь на этом канате перед окном болтался «золотой ребенок», который спит по ночам, а с чердака доносился дикий хохот.

Я чуть не расплакалась.

— Пелле, — спросила я жалобно, — почему ты здесь висишь?

— Проверяю, можно ли по канату спуститься на землю, — ответил Пелле. — Юхан велел!

Тут Кристер не выдержал и направился прямо к двери.

— Когда братья болтаются на веревке перед окном, дальше не куда, — признался он, — и лучше уж уступить. Привет, Малин! — сказал он и исчез в предрассветной дымке.

На этом кончился праздничный вечер.

«О-хо-хо-хо, — подумала я. — Что ни говори, а день середины лета оказался настоящим праздником».

— Да, Юхан, я знаю, вы прячетесь за кустами сирени, — сказала Малин, положив дневник в траву. — Идите сюда, поговорим о вчерашнем. Будете целый день таскать дрова и воду, — может, прощу вас.

Лето шло своим чередом: светило солнце, время от времени лил для разнообразия дождь. Иногда штормило: фьорд покрывался белыми барашками, и оконные рамы домов на острове поскрипывали. А Чёрвен приходилось сгибаться в три погибели, добираясь до причала навстречу пароходу. Стину же ветер почти что сносил в море. В непогоду кошка Сёдермана не выходила на улицу, а сам Сёдерман, бывало, по три дня не вытаскивал сети из моря. Порой случалась и гроза. Как-то Мелькерсоны просидели ночь напролет на кухне в столяровой усадьбе, наблюдая, как молнии с шипением вонзаются в море и фьорд озаряется яркими вспышками, от которых становилось светло, как днем. Глухие, грозные раскаты грома гремели над дальними островами, и казалось, наступил день страшного суда. Кто бы мог спать в такую ночь?

— Поднадоела эта ночная жизнь, — сказал под конец Пелле. Здесь, на Сальткроке, часто не разберешь — день ли, ночь ли. Ладно еще, не спать из-за какой-нибудь пирушки или в праздник летнего солнцестояния, но не спать всю ночь из-за грозы просто невмоготу, считал Пелле. Хотя Ниссе Гранквист пытался втолковать ему, что всякая погода по-своему хороша, а Пелле слепо верил дядюшке Ниссе, он все же усомнился в его словах, когда капли дождя просочились сквозь крышу. Этому бедствию, правда, скоро удалось положить конец: в один прекрасный день отец взобрался на крышу и залатал прохудившиеся места толем и черепицей. Малин объявила в доме минуту молчания, пока отец был на крыше, и это, пожалуй, помогло. Мелькер справился с делом без всяких злоключений. Зато назавтра, когда он собрался было установить скворечник на боярышнике, ему не повезло: едва он забрался на дерево, как кубарем скатился вниз, зажав скворечник в руках. Сыновья испуганно бросились к нему, но Мелькер коротко заверил их, что ничего не произошло. Просто он внезапно вспомнил, что еще не время ставить скворечник.