Нелегкий флирт с удачей - Феликс Разумовский

У кровати стоял сервировочный столик, а на нем помимо овсянки — Рысиковой, из «Ясна солнышка», — бутерброды, башня из оладий и яичница.

— Кушать подано, вставайте жрать. — Женя взгромоздила ему на колени поднос, аккуратно налила чаю и уселась в ногах, с отвращением косясь на завтрак. — Давай, дорогой, не .стесняйся, у тебя была тяжелая ночь.

Выглядела она не очень, страдальчески морщась, держалась рукой за голову и цедила рассол из большого граненого стакана — проклятье тебе, зеленый змий!

— Что, головка болит? — Тормоз осторожно выбрался из-под подноса и, потянувшись так, что хрустнули суставы, погладил Женю по плечу. — Ты б еще утку принесла. Мерси за заботу!

Сходил по нужде, помылся и, усевшись со страдалицей рядом, плотно навалился на яичницу — на аппетит он никогда не жаловался, было бы чего.

Глазунья оказалась сыровата — сплошные сопли, бутерброды без масла, а оладьи отдавали содой, однако Прохоров довольно жмурился — очень, очень вкусно! Души прекрасные порывы необходимо ценить.

— Тронут. — доев, он галантно поклонился и потащил поднос на кухню, но Женя бурно воспротивилась:

— Да ладно тебе, не такая уж я умирающая.

С рассола ей действительно полегчало, лицо порозовело, глаза ожили, и в них появилось прежнее загадочное выражение — этакая донна Литта с похмелья.

— Я рад за вас. — Заглянув в разрез ее халата, Тормоз сразу вспомнил ночные безумства и, засопев, принялся собираться. — Ты мои трусы не видала?

— А не выехать ли нам на природу? — Вопросом на вопрос, как в Одессе, ответила Женя и, пока Серега соображал, потянулась к телефонной трубке. — Алло, Юля? Привет, как дела? Клиент пошел? Да, жарко. А воду дали? Вот уроды, они дождутся, что заведение прикроют. Слушай, у меня тут критический день, выручай, подруга. А завтра я за тебя — всех приму на грудь. Договорились? Вот и ладненько. Ну, о'кей, двигай попой дальше.

Вздохнув с облегчением, она повесила трубку и, увидев вытянувшуюся физиономию Тормоза, неожиданно громко, до слез, расхохоталась:

— Господи, какие мы серьезные! С кем связались! — Насмешливо склонив голову, она ткнула Прохорова кулаком в живот. — Что, никак западло общаться с падшими женщинами? Или, может, страшно? — Словно маленького, она погладила Серегу по головке и, сняв халат, повернулась к шкафу. — Не переживай, проститутки из меня не получилось. Торгую тем, что осталось от Вагановского, несу прекрасное в массы. Тем, у кого масса за центнер. Есть центр такой оздоровительный, «Три толстяка», не слыхал?

— Бог миловал. — Прохоров вдруг почувствовал себя как на ринге, когда противник сильнее и опытнее. Как ни старайся, все равно получишь по морде. Может, вообще они с Женей в разных весовых категориях? Красива, умна, при деньгах. Ночью не дала, а утром тащит завтрак в постель, это с бодуна-то! Хрен ее поймешь. Да и нечего ломать голову, свинтить сейчас с концами и все, телок, что ли, мало?

Вот именно, телок, — он посмотрел, как Женя надевает джинсы, по-мужски, стоя на одной ноге, и понял, что никуда он свинчивать не станет, тем более что и дел особых нет. Заруба начнется только вечером, к матери сегодня не пускают, а у Рысика печени — обожраться. Вжикнув молнией, Серега застегнул рубаху и непроизвольно обнял Женю за плечи:

— Поехали.

— Будешь рулевым. — Уже на улице она скользнула взглядом по «трехе» и соболезнующе вздохнула. — Давай-ка лучше на моей, отсюда парком до стоянки два шага.

Было жарко, однако чувствовалось, что лету скоро хана и пышное природы увяданье уже не за горами. Начинали желтеть клены, расцветали астры на клумбах, в воздухе висел птичий гомон — пернатые, даешь берег турецкий! Млели на травке любители загара, энтузиасты предавались волейболу, а вдоль дорожек выстроились новенькие лавочки с выжженным во всю длину посланием: «Дорогому электорату от депутата Ландышева». На свежедареных скамейках вяло занимались петтингом вмазавшиеся акселераты.

Стоянка была полупустой, дежурная кладовщица злой как собака, а дежурная собака — голодной, как тамбовский волк.

— Давай. — Сняв «семерку» с охраны, Женя бросила Сереге ключи и по-ленински махнула рукой: — Действуй.

Сама она устроилась на пассажирском кресле и, вздохнув, откинула голову на высокую спинку.

— Заявляю авторитетно, «Амаретто» и коньяк — вещи трудно совместимые.

Тормоз разговора не поддержал. Прогрев двигатель, он плавно убрался со стоянки и, привыкая к «семаку», двинулся по направлению на юго-запад — медленно и печально.

— Давай к Петродворцу. — Женя вытащила из бардачка пакетик «резиновых» конфет и сунула в рот оранжевого лягушонка. — Будешь?

— Не-а, не хочется. — Тормоз включил поворотник, перестроился в левый ряд и, вырулив на Санкт-Петербургский шлях, начал ближе знакомиться с машиной. По сравнению с «трехой» она казалась «мерседесом». Двигатель работал мягко, глушитель не ревел, маятниковый рычаг не скрипел жалобно на поворотах — тоска собачья, скука.

Миновали разбитый на песке парк Ильича, оставили позади потускневшее великолепие Стрельны и, не доезжая Петродворца, ушли направо, к Коттеджу. Когда-то здесь была резиденция Николая Первого, названная в честь его августейшей супруги «Александриной». Благоухали розы, Руинный мост не представлял еще собой руины, а песок на Золотом пляже имел действительно золотистый оттенок. Время и коммунисты сделали свое дело. Теперь вместо цветников зеленеет осока, в прудах дают концерты лягушки, а парк одичал и отдан на растерзание огородникам — всюду облезлые парники, грядки с картошкой и заборы с надписью «Осторожно: злая собака». Спасибо еще, сам Коттедж восстановили, немецкие спонсоры прослезились и выдали денег на реставрацию. Чтобы никаких сомнений не оставалось, кто победил тогда, в сорок пятом…

— Пойдем к заливу, — Женя вытряхнула из босоножки камешек и, закрыв машину, потянула Прохорова вниз, под горку, — хорошо бы выкупаться.

Они миновали свежевырытую яму и, стараясь не испачкаться в глине, вышли на центральную аллею, еще не забывшую поступь венценосных особ. Грустно шелестели вековые кроны, пахло дымом и скошенной травой, а в воздухе разливался вой бензопилы, как бы возвещая: «Мы свой, мы новый мир построим…»

Скоро Серега с Женей вышли к узкой каменистой косе, далеко выдававшейся в залив и ранее, видимо, служившей причалом. Ее покрывали густые заросли камыша, и в зарослях этих жизнь кипела ключом. Волнующе звенели гитары, слышался запах шашлыков, и раздавались звуки живого человеческого общения — от громкого мата до приглушенных девичьих стонов. Народ отдыхал, единился с природой.

— Пошли в дебри. — Смело шагнув в заросли, Женя двинулась узкой тропкой и вскоре привела Прохорова на самую оконечность косы, туда, где кончались камыши и начинались морские просторы. С Балтики тянуло свежестью, вдоль фарватера, у далекого горизонта, двигался игрушечный сухогруз, и, словно привет от него, тихо плескались волны о замшелые, склизкие камни.