В окопах. 1916 год. Хроника одного полка - Евгений Анташкевич

– Голубчик, а я за вами! Только списки не забудьте!

Ротмистр выглядел озабоченным, он только что узнал, что большая партия раненых была отправлена в тыловые госпиталя, и в этой партии без ведома ротмистра уехали несколько его осведомителей. На них ротмистр рассчитывал, что они укажут на агитаторов.

«Вот, чёрт побери, – думал ротмистр, – надо срочно выяснять, кого куда отправили, а это же сколько бумаг надо перелопатить, а тут ещё в Сигулду придётся ехать!» Он шёл впереди, за ним еле успевал в узком коридоре Жамин. Ротмистр обернулся.

– Вы, прапорщик, срочно возвращайтесь на место, к себе в отряд, наконец-то назначен ваш командир, а его, кроме вас, и принять некому!

«Дьявол! – думал ротмистр. – Свистопляска какая-то! Что я говорю, «принять некому…» Почему его не направили сначала ко мне, а сразу в отряд…» – злился ротмистр. Обе новости его очень огорчили – и то, что он лишился осведомителей, и то, что начальником отряда по борьбе с дезертирами назначили его племянника, изгнанного, как уже догадался ротмистр, из лейб-кирасир его величества, поручика Смолина.

«Опять что-нибудь напаскудил, стервец!»

Жамин следовал за ротмистром и был уверен, что только что мимо коморки, в которой он сидел, прошла Елена Павловна. Он понимал, что это невозможно, что этого не может быть. Она должна быть в Москве, а скорее всего, вернулась в Тверь, домой. Он, когда уезжал после окончания училища, решил, что пока писать не будет, нечего навязываться, а когда станет не прапорщиком, а подпоручиком, а того гляди, и поручиком, тогда и даст о себе знать в настоящей красе. Он следовал за ротмистром и понимал, что через несколько часов будет у себя в расположении, и неизвестно, когда приедет в Ригу, а может… раненым…

Жамин притормозил: «Раненым… а может, даже хорошо! А может… – Он тряхнул головой. – Нет, это не она… Щас скока всяких немцев и жидов фабрикуют духи!..»

– Вы о чём задумались, прапорщик? – бросил ротмистр.

«А куда мы идём?» – невольно спросил себя Жамин, и не смог ответить, а оказалось всё просто: ротмистр вёл его обратно в кабинет к главному врачу.

– Вы список прочитали? – спросил ротмистр и повернулся.

– Прочитал, посмотрел…

– И что увидели?

– А для чего?

– Побеседовать, на предмет характера ранения…

– А-а! – протянул Жамин и даже разочаровался. – А давайте одного самого старого, а одного самого молодого…

– А почему так?

– А кому-то из них надоело, скорее всего старому, а молодого кто-нибудь подучил…

«Вот и агентура! – подумал ротмистр, перестал оглядываться на Жамина и улыбнулся. – И писать ничего не надо, никаких тебе запросов!»

Жамин ещё мучился вопросом, кто пронёс мимо него запах знакомых духов, и уговаривал, что «это не может быть…», как в комнату ввели немолодого солдата с забинтованной и подвязанной левой рукой. Жамин увидел его, подошёл и ударил в ухо. Солдат упал, Жамин схватил солдата за перевязанную руку и рванул на себя так, что солдат как на пружинах встал на ноги. Жамин снова занёс над ним руку и, дыша прямо в глаза и в нос, спросил сквозь зубы:

– Надоела? Надоела ваявать? Жёнка одна дома с ребятешками справиться не можеть, а сосед-богатей разоряить твоё хозяйство и зарится на старшую дочку? До дому надоть?

Быховский даже не стал оглядываться на главного врача, потому что знал, что тот стоит зажмурившись. Он бы и сам зажмурился, но не мог, потому что кто-то же должен всё видеть, и он видел, что от солдата осталась оболочка и пустота. Солдат, по списку – Спиридон Петрович Спиридонов, 40 лет от роду, православный, крестьянин Ярославского уезда Ярославской губернии, рядовой; по виду худющий, лысый и с младенчества не бритый, не стоял перед Жаминым, а, как показалось ротмистру, висел. Сначала солдат должен был охнуть, потом, когда Жамин ухватил его за раненую руку, – закричать или, по крайней мере, зарычать и начать выдёргивать руку из руки Жамина…

Вместо этого солдат Спирька Спиридонов молчал и не дотрагивался ногами до пола. И вдруг ротмистр услышал:

– А ты откель знашь? Сам, што ль, из богатеев? Сам до чужих дочерей охочь? Оглашенный! А и надоело, дык што?

Ротмистр не поверил своему слуху, он смотрел на рядового Спиридонова и видел, что тот не оболочка, а человек и стоит на своих ногах на деревянном паркете кабинета главврача. Оттого что ротмистр не понял, как произошла такая перемена, он сказал:

– Прапорщик, вы свободны, возвращайтесь в расположение!

Когда Жамин вышел из кабинета, то не заметил стоявшего на костыле рядом с дверью молодого солдата с подвязанной ногой, да и вообще ничего не заметил, как будто бы то, что сейчас произошло, было, как на улице, где то и дело встречаешься и расходишься со случайными прохожими, а тех, кто на другом тротуаре, даже и не видишь.

Жамин уже думал, что делать дальше и как выйти из госпиталя так, чтобы не встретиться с Еленой Павловной, если это была она.

Жамин сбежал по лестнице, добежал до Дракона, как воздух вскочил в седло и погнал через залившуюся неожиданным февральским солнцем красавицу Ригу.

* * *

Ротмистр, как мог, ласково поговорил с рядовым Спиридоновым и не узнал ничего нового.

Рядовой Спиридон Петрович Спиридонов отказался сесть в присутствии «господ ахвицеров» и не корчился от боли, причинённой ему новоиспечённым офицером из своих, произнеся одну фразу: «Мы ить не без разумения, мы-ы понимаим…»

Тут для Быховского возник вопрос, как простой солдат мог распознать в щёголе Жамине выходца из своих, ведь солдат же сказал «оглашенный», значит, новенький, ещё недавно свой, а дерётся, как заправский офицер. И тут же вспомнил, что Жамин говорил с солдатом на его языке, и спросил:

– А что, и правда у тебя мал-мала и жёнку обижают?..

– И дочка старша́я, красавица, и откуда он, энтот, который «ваш», всё так наскрозь проведал?

– А до войны чем занимался?

Спиридонов ответил не задумываясь:

– Лето лён мнём, а зимой лес рубим на тёс, а когда извозом…

– А родня?

– А братовья́, старши́е, кто в Ярославле, кто в Москве-матушке, всё банщики да целовальники, народ денежный…

– А ты от мобилизации откупиться не смог?

– А нам чем? На нас тятя да матка повисли, пока не померли, не захотели в город съехать, так вот и забрили…

– И никто не подбивал, в мякоть-то пальнуть?

На этот вопрос Спирька насупился и дальше молчал.

Задав пару безответных вопросов, ротмистр его отпустил и глянул на главврача. Тот выстукивал об стол мундштук папиросы.

– И что делать с такими? – на сей задался вопросом ротмистр.

– Лечить! – ответил Шаранский, у него подрагивали руки, и он, пытаясь прикурить, ломал спички.