Концерт для баяна с барабаном - Анна Вербовская

Костик вырвался из родственных объятий, растирая свои распухшие и покрасневшие от поздравлений уши. Гости потянулись в гостиную.

В гостиной вовсю пахло праздником: цветами, свежими огурцами и оливье с мелко порезанной докторской колбасой и салями (маме с тётей Александрой всё-таки удалось прийти к согласию). Бабушка пихала в салаты маслины и укроп — для красоты. Папа тащил с кухни блюда с ветчиной и маринованными помидорами.

— А я мариную по-другому, — шепталась баба Надя с тётей Вероникой. — Мне дали рецепт, там вместо уксуса…

Воздух тихо жужжал разговорами. Гости кружили вокруг стола, как пчёлы над бочкой мёда. Их руки жадно тянулись в сторону колбасы и корнишонов.

— Подождите! — надрывалась мама. — Ещё не все собрались!

Баба Надя провела ревизию родственников:

— Лёня здесь. Аля с Виталиком. Лида с Сёмой…

— Нет Милы с Ирочкой!

— Не знаю я никакой Ирочки! — возопил дядя Сёма. — Семеро одного не ждут!

Из всех гостей дядя Сёма был самый голодный. Его тётя Лида с позавчерашнего вечера не кормила.

— Не одного, а двоих! — парировала мама. Держать оборону становилось всё труднее.

— Двенадцать двоих не ждут, — произвёл подсчёт в уме дядя Сёма.

Мамина капитуляция была неизбежна. И если бы не настойчивый звонок, раздавшийся в коридоре…

— Наконец-то! — разом выдохнули гости.

— Костик! Иди встречай тётю Милу и Ирочку!

Тётя Мила была маминой школьной подругой. Школа давно закончилась, а подруга осталась. Костик так долго знал тётю Милу, что уже привык считать её родственницей. К Ирочке он тоже привык. Она была на два года младше Костика, и он помнил её толстым слюнявым младенцем с перевязками на пухлых руках и пушком на большой лысой голове. Теперь у Ирочки фигура, как у уссурийского палочника. На макушке белобрысый конский хвост. В ушах серёжки. На лице воспитанная улыбка.

— С днём рождения, Костя!

Ирочка вручила подарок — альбом с репродукциями Франсиско Гойи.

— Спасибо, — вежливо кивнул Костик, обернулся и… мать честная!

Позади него, раскрыв рот и впившись в Ирочку остекленевшим от восхищения взглядом, застыл Севка. Сколько-то-юродный Костин брат.

Вот те на!

«Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам!»

— К столу! — гаркнул мамин голос Костику в ухо.

— К столу! К столу! — как по команде, подхватили все.

И тут случилось ужасное.

Во всяком случае, для Костика.

Видимо, роковую роль сыграло затянувшееся ожидание тёти Милы.

Гости, совершенно забыв, по какому поводу они собрались, бросились к столу, суетясь, толкаясь и торопясь занять место под солнцем… под люстрой… то есть на диване.

— Сёма! Сёма! Я тебе место держу! — кричала на весь дом тётя Лида.

— Вероника! Садись рядом с Лёней! — командовала баба Надя, утрамбовывая своё тело между бабой Зиной и Виталиком.

— Мила! Я здесь! — махала мама из-за папиной спины.

Хлопали пробки бутылок. Шлёпался на тарелки салат. Булькало вино. Шипела газировка. Хрустели огурцы. Кряхтела зажатая с двух сторон баба Надя.

— А кому красненького?

— Лёня! Положи Зинаиде Ивановне селёдочки!

— Передайте салатик…

— Это из крабовых палочек, с огурцом…

— Кому хлеба?

— У Виталика не налито!

— Первый тост за юбиляра! — провозгласила тётя Мила и встала, кокетливо одёргивая платье.

Все закрутили головами в поисках виновника торжества.

И замерли.

И затихли.

Потому что всем стало как-то неловко.

Юбиляр сидел за совершенно пустым журнальным столом. Рядом с ним застыли Севка и Ирочка. Воспитанная Ирочка держала спину. Севка влюблённо изучал мочку Ирочкиного уха. Костик запрокинул голову назад, зажмурив глаза и изо всех сил стараясь не разреветься на своём первом, самом главном в жизни юбилее.

Потом-то всё было хорошо! Просто даже здорово! Спохватившись, взрослые кинулись накладывать детям салаты, и колбасу, и селёдку, и наливать им сок, и подносить горячие бабушкины пирожки. И говорили тосты. И хвалили Костика. Какой он способный! И как хорошо учится! И как он однажды помог совершенно чужой старушке донести до дома сумку… хотя дом её был в соседнем подъезде, а сумка — совсем лёгкая.

А потом врубили магнитофон и были танцы. Севка раскачивался в такт музыке, положив вытянутые руки на Ирочкину талию. Костик приглашал по очереди то тётю Милу, то маму. Дядя Лёня танцевал с Вероникой. Потом папа подхватил баян и, хитро подмигнув Костику, мол, посвящается юбиляру, завыл на два голоса с Виталиком:

Баба Надя раздухарилась и завопила алаверды папе:

Она подбоченилась, закрутила плечами и пошла по комнате под общий одобрительный гул, выписывая ногами замысловатые кренделя и перекрывая папин тенорок своим петушиным фальцетом:

Тут уже не выдержала тётя Лида:

Дядя Сёма встал на дыбы: как это забыла! Он попытался выбраться из-за стола через могучую фигуру Виталика, не смог и, задрав край скатерти, на карачках полез под стол. Из тёмной глубины донёсся его бархатный баритон:

— Тунеядец! — задорно крикнула баба Надя и, не желая сдавать позиции, взяла совсем высоко:

Тут уже пошло-поехало! Всё закружилось, завертелось, затопало каблуками по гулкому паркету! Только мама всё время кричала:

— Дети! Закройте уши! Вам нельзя!

Ирочка послушно прижимала ладони к своим маленьким ушкам и весело заливалась над глупыми рожами, которые корчил ей Севка. А Костик только притворялся, что зажимает уши, и слышал всё-всё, и замирал от восторга…