Русалка и миссис Хэнкок - Имоджен Гермес Гауэр

Сьюки втайне мечтает выйти замуж за джентльмена, имеющего доходное дело и слабое здоровье, который умрет вскоре после рождения детей и предоставит ее самой себе. При таких обстоятельствах никто не скажет о ней дурного слова, если она возьмет предприятие в свои руки и заживет припеваючи.

– Ну вот. – Девочка хмурится. – Нужно, чтобы вы пересчитали все еще раз. Меня внимание подводит, видимо: сумма получается какая-то странная.

Мистер Хэнкок подгребает монеты к себе и принимается пересчитывать заново, а Сьюки встает и прохаживается по комнате, уперев ладони в поясницу. Позаимствованный у Ребби корсет сильно жмет и сидит на ней не так, как ей привычно. Монеты звякают, губы мистера Хэнкока беззвучно шевелятся. Наконец он откидывается на спинку кресла.

– Ну? – нетерпеливо спрашивает Сьюки. – Сколько у вас вышло?

Вид у него слегка ошеломленный.

– Тридцать восемь фунтов, четыре шиллинга и шесть пенсов.

– Значит, все верно. По крайней мере, по моим подсчетам, именно столько мы сегодня и выручили.

Девочка тихонько взвизгивает, и мистер Хэнкок встает, чтобы заключить ее в объятия.

– Милая моя племянница! Возможно, все еще уладится! Боже, ну и авантюра!

Сьюки чуть не прыгает от радости.

– Это больше, чем предполагал ваш капитан!

– Если так пойдет дальше, мы… нам… – Мистеру Хэнкоку даже не вообразить, что и как тогда будет. – Нет. Нет, лучше считать, что нам просто выпал один невероятно удачный день.

– Ну и давайте закончим на сегодня, пока удача благоволит нам. – Сьюки зевает.

– О, вот он опять, твой здравый смысл!

* * *

Мы занимаем их воображение, даже когда находимся далеко-далеко от них. Они видят нас умственным взором, даже когда не видят плотским зрением. Они передают из уст в уста истории про нас.

Истории про мужчин, которые однажды, шагая берегом, вдруг слышат вдали благозвучные голоса, различают в волнах нежную белую спину и – уже не замечая наползающих туч и крепчающего шторма – забывают о теплых ручонках своих детей и о постукивании вязальных спиц своих жен, забывают обо всем на свете ради прекрасного лица, полускрытого длинными зеленоватыми волосами, разметанными порывистым ветром. Иные бросаются в глубокую воду, и рубашка надувается пузырем вокруг тела; иные неуклюже бредут через отмели, спотыкаясь о скользкие от водорослей камни, и ноги у них покрываются гусиной кожей. Многие так и не возвращаются.

Те же, кто возвращается, – как объясняют они свое безумство? Что говорят в свое оправдание? Они внезапно испытали некое могучее, всепоглощающее чувство, невыразимое словами; они услышали в сладостном пении таинственной гостьи нечто столь же совершенное в своей первозданной чистоте, как вечный высокогорный лед, и теперь готовы отринуть все самое дорогое в жизни, лишь бы только услышать его вновь. Морские девы, обитающие по другую сторону реальности, безнаказанно идут на поводу у своего вожделения; они никогда не ждут смиренно, когда к ним приблизятся, но, уверенные в своей неотразимой прелести, властно призывают: «Я хочу тебя! Я хочу тебя! Иди ко мне!»

Есть истории и про стойких мужчин, которые решительно отворачиваются прочь и остаются на берегу, невзирая на обольстительные голоса, звенящие в ушах, и на бешеный стук своего сердца.

Что еще? Ходят истории и про отвергнутых русалок, которые предают огню церкви, насылают немоту на мужчин и делают так, чтобы ваша колыбель навек осталась пустой. Обидчивы и жестоки эти женщины, и очень, очень мстительны.

Рассказывают в народе и про отважнейших из мужчин, которые подкрадываются столь тихо, что морская дева, беседующая с волнами и ветром или поднимающая серебристые руки, чтобы выжать мокрые волосы, ничего не замечает, покуда ее не схватят. По слухам, из таких вот русалок, однажды покорившихся чужой воле, получаются чудесные, скромные жены и заботливые матери, каких поискать. Разве только у них своеобразное чувство юмора, и они часто закатываются смехом при виде самых обычных вещей – вроде старика, жадно копящего деньги, или ведра с молоком, прокисшим во время грозы. Хотя что здесь смешного, спрашивается?

Ну и потом, морскую жену нельзя оставлять в одиночестве. Потому что тогда она впадает в смутную тревогу и беспокойно расхаживает взад-вперед по комнатам – будто до сих пор слышит грозный зов моря. В конце концов она выходит на берег и неподвижно стоит там. Вспененные волны набегают на ее новообретенные ноги, лицо блестит от слез. Сейчас, вдали от людских глаз, она достает из кармана лоскуток чешуйчатой рыбьей кожи, которая слезла с нее, когда она противно своей воле оказалась на суше. Будь у нее возможность вернуться в море, она бы без малейших колебаний разорвала узы материнства и забыла брачные клятвы. Она бы навсегда скрылась в бурной пучине, словно все это ничего для нее не значило. Ибо русалки самые противоестественные из всех творений природы, и в сердцах их нет места любви.

Таким образом все продолжается следующие десять дней. Мистер Хэнкок совсем забрасывает свою контору и постоянно болтается в кофейном доме, дивясь на толпы народа, которые он завлек сюда. Первые посетители прибывают вскоре после рассвета, и люди продолжают идти нескончаемым потоком даже после того, как колокола церкви Святого Эдмунда отбивают полночь; они шли бы и всю ночь напролет, если бы мистер Мюррей не запирал двери своего заведения. Является группа католических священников, дабы помолиться о жутком существе и изгнать из него бесов, но сколько они ни лопочут на своей латыни, русалка не шевелит ни единым плавником. Приходят пьяные студенты из Оксфорда, которые вытаскивают русалку из-под стеклянного колпака с намерением поиграть ею в «лови-бросай». После этого случая мистер Мюррей вооружается свинцовой дубинкой. Наведывается ученый муж из Королевского общества, чтобы пристально обследовать диковину; он не признается, что сбит с толку, но выражение его лица красноречивее любых слов.

– Ага! – торжествующе восклицает он после многочасового изучения русалки, в ходе которого приходил во все большее возбуждение. – На ней швы! А вот здесь – признак проволочного каркаса внутри!

– Ну а как еще ее можно было сохранить? – раздраженно вопрошает мистер Мюррей. – В конце концов, она всего лишь смертная тварь, чье тело подвержено разложению не меньше, чем тело любого земного существа; и нам повезло, что ее посадили на каркас и аккуратнейше набили опилками, чтобы сохранить первозданный облик. Будь она искусственной имитацией, подобного вмешательства не потребовалось бы. Может ли быть более убедительное доказательство подлинности русалки, нежели тот факт, что после смерти плоть ее начала разрушаться? Вы же признали существование кенгуру – верно? – хотя вам привезли одну только дубленую шкуру.

– Но это животное видели живым, – упорствует господин из Королевского общества.

– Так и нашу русалку видели живой, полагаю. В Англии не найдется ни одной рыбацкой деревни, которую хоть раз да не посещали бы морские люди.