Face-to-face - Галина Тер-Микаэлян

Бросив взгляд на часы, Ада Эрнестовна со вздохом подняла телефонную трубку, долго и медленно набирала записанный на бумажке номер.

— Говорит профессор Муромцева Ада Эрнестовна. Я все обдумала и согласна на ваше предложение, — голос ее слегка дрожал, но человек на другом конце провода этого не расслышал, ответ его прозвучал доброжелательно и понимающе:

— Я очень рад, Ада Эрнестовна, что вы пришли к правильному решению. Ваш доклад уже готов? Думаю, участники симпозиума по достоинству оценят ваш вклад в науку.

Опустив трубку на рычаг, Ада Эрнестовна позвонила в учебный отдел института — предупредить, что не придет, и студентов можно отпустить домой пораньше. Потом набрала телефон квартиры на Литовском проспекте. Девчоночий голосок с вызывающими интонациями звонко сказал ей прямо в ухо:

— Але!

Поморщившись, Ада Эрнестовна слегка отстранила трубку.

— Это ты, Таня? Позови тетю Злату.

— Здравствуй, тетя Ада, — с легкой ехидцей ответила племянница, сделав ударение на слове «здравствуй».

— Здравствуй, здравствуй, — тетка с неудовольствием вспомнила, как сто раз объясняла нахальной дочери Сергея: позвонив кому-то, нужно, прежде всего, поздороваться, — так позови тетю Злату, дядю Петю или папу.

— Тетя Злата в магазине, дядя Петя на работе, папа с мамой уехали в Москву.

— В Москву? — поразилась Ада Эрнестовна, забыв о своих напряженных отношениях с Таней. — Почему, что случилось?

— Тетя Халида утром позвонила — дядя Юра позавчера домой не вернулся, и никто не знает, где он. А милиция его искать не хочет, говорит, что три дня должно пройти.

— Гм. Ну… он ведь, может быть, у кого-то из знакомых. Ладно, будем надеяться на лучшее. А ты почему не в школе?

— Меня к урокам не допустили, — жизнерадостно сообщила девочка, — я в школу накрашенная пришла и в джинсах. Меня отвели к завучу, и тетю Злату вызвали в школу, а потом я с ней пошла домой.

— И тебе не стыдно? — сурово поинтересовалась тетка.

— Что ты хочешь услышать — правду или неправду?

— Только правду.

— А не выдашь?

Услышав этот коварный вопрос, Ада Эрнестовна чуть не вспылила, заподозрив, что девчонка решила над ней поиздеваться.

— Говори! — гневно потребовала она.

— Ладно, я тебе верю, — вкрадчиво проговорила племянница. — Если честно, то меня давно предупреждали, что… Короче, ты понимаешь. Ну и… Ясно?

— Ясно что?

— А то, что у нас сегодня диктант за четверть. Если на три напишу, то будет три в четверти, а если не буду писать, то у меня средняя четыре выходит. Мне просто с краснухой не повезло.

— В каком смысле с краснухой?

— А в таком — со мной девчонка сидит, так она заболела и весь класс перезаражала, Машка с Эркой даже болели, только мы с Женькой, как дураки, остались. Я так надеялась, что хоть к четвертному диктанту заболею, а у меня ни сыпи, ни температуры. Это справедливо? Я виновата, что здорова, как корова? Ну, и пришлось в джинсах идти — теперь меня до диктанта на законном основании не допустили. Поняла?

— Поняла, — со вздохом ответила тетка, к удивлению Тани совсем не возмутившись. — Ладно, изобретательница, скажи тете Злате, чтобы мне позвонила, когда придет.

«Весь класс переболел, кроме них с Женькой, — думала Ада Эрнестовна, — кроме них двоих, носителей bacteria sapiens».

Старожилы дома на Литовском проспекте помнили, как хмурым ноябрьским днем семьдесят первого года возле одного из подъездов остановился контейнер, и четыре широкоплечих грузчика начали быстро и споро его разгружать. Перекинув через шею ремни, они с багровыми от напряжения лицами внесли огромный старинный рояль, потом начали таскать мебель, тюки с вещами и чемоданы.

Два дня спустя в квартиру Муромцевых позвонили. Открывшая дверь Злата Евгеньевна увидела перед собой худощавого пожилого мужчину с вьющимися седыми волосами и мягкими черными глазами.

— Простите, — сказал он, слегка грассируя, — разрешите представиться: я ваш новый сосед, живу этажом выше. Липман Борис Яковлевич, флейтист. Хотел узнать, не беспокоит ли вас моя игра — у вас ведь маленькие дети, как мне сказали. У меня, видите ли, режим дня ненормированный, я могу заниматься в любое время — утром, днем, или вечером, чтобы вас не очень сильно обеспокоить.

— Что вы, что вы! — столь же любезно возразила Злата Евгеньевна. — Это дом старой постройки, здесь прекрасная звукоизоляция. Да вы заходите, что же мы через порог разговариваем? Милости прошу к нашему столу, мы как раз сели чай пить.

Флейтист начал было возражать, но вышедший в прихожую Петр Эрнестович поддержал жену, и гостя усадили-таки за стол.

— Мы с женой прежде постоянно жили на даче, — рассказывал Липман, изящным движением поднося ко рту чашку из розового сервиза, которую доставали только для гостей, — за городом ведь воздух, простор, но главное, что в доме одни и никому не мешаем. Но зимой у супруги начались боли в суставах, врачи велели срочно перебираться в Питер, а у нас квартира в районе Парка Победы — дома там новые, сами знаете, какая слышимость. Хорошо, зять подыскал нам вариант обмена. Вчера я долго музицировал, не обеспокоил вас?

Его вновь все дружно начали было уверять, что никто ничего не слышал, и вдруг маленькая Маша застенчиво сказала:

— А я ночью слышала, как вы играли.

— Что ты придумываешь, Марья? — укоризненно воскликнул Петр Эрнестович. — Как ты могла слышать, если Таня ничего не слышала?

— Нет, папочка, правда. Таня сразу заснула, а я лежала и слышала — только очень-очень тихо.

Маша не имела привычки придумывать и сочинять, поэтому Злата Евгеньевна немедленно вступилась за дочь:

— Нет, Петя, возможно, что до их с Танюшкой угла что-то и доносится. Они ведь рано ложатся спать, для них девять вечера — уже ночь. Но, в крайнем случае, можно будет укладывать Машеньку в гостиной, ничего страшного. Или пусть они поменяются комнатами с мальчиками — те сразу засыпают, как убитые, их из пушки не разбудишь.

Маша и ее двоюродная сестра Таня спали в угловой комнате, которую прежде занимал Сергей, отец Тани. Фанерная перегородка отделяла их от бывшего кабинета Петра Эрнестовича, где разместились Женька и Эрнест, братья-близнецы Маши, похожие, как две капли воды — даже родители порою могли их перепутать. Один лишь анализ крови мог безошибочно указать, кто есть кто, потому что Женя, как и его мать, был носителем bacteria sapiens, Эрнест — нет. Но на поведении мальчиков это различие никак не сказывалось, они часто даже говорили в унисон, и теперь дружным хором заявили:

— Мы не хотим в комнату девчонок! Это женская комната!

— Да ладно вам! — рассмеялся Сергей. — Раньше это была моя комната, между прочим!