Я не хотела убивать - Борис Седов

- В данном случае учащейся, а не учащимся. Отвечайте на вопрос.

Снова гул в зале. Как только Самошин начинает говорить, все стихает.

- Я понимаю, на что вы намекаете. Так вот, не знаю, что там себе возомнила моя бывшая ученица, но я не то что не был с ней в какой-то связи, как сейчас это преподносят журналисты, но даже не сразу вспомнил ее по имени и фамилии, названной мне следователем на допросе. - Произнеся эту тираду, мой первый мужчина смотрит в сторону Андрея Куликова, который сегодня тоже здесь.

- Ваша честь, позвольте защите задать вопрос потерпевшему Самошину? - приподнимаясь со своего места, слегка картавя, обращается к судье лысоватый мужчина. Это мой адвокат.

- Задавайте, - разрешила судья.

- Господин Самошин, моя подзащитная утверждает, что любила вас, состояла с вами в связи, была беременна от вас, но, когда вы настояли на разрыве отношений, сделала аборт, а потом попыталась покончить жизнь самоубийством. Факты аборта и попытки суицида я готов подтвердить документально. Хотя, конечно, лично я не смею стопроцентно утверждать, что ребенок был именно от вас. Генетической экспертизы органы следствия и суд не проводили. Тем не менее… - адвокат выжидающе смотрит на Владимира.

- Какие еще картины может нарисовать больное воображение этой девушки? Это бездоказательно. Что она вообще себе позволяет! Она забрала у меня самое дорогое - жизнь моей невесты, жены, - патетично говорит Самошин и смотрит в мою сторону.

Я не отвожу взгляд, он бледнеет и отворачивается. Зал снова неодобрительно гудит.

- Подлец!!! - я продолжаю смотреть на Самошина в упор.

- Подсудимая, у вас есть право сказать что-либо в свою защиту. Суд готов вас выслушать, - строго говорит судья.

Я не могу сказать им, что всю жизнь мечтала спасать жизни, а не отнимать, что не хотела убивать собственного ребенка, а дважды хотела убить себя.

Я говорю:

- Я не хотела убивать. Больше мне добавить нечего.

Затем слово берет прокурор. Он требует для меня пятнадцати лет лишения свободы за преднамеренное убийство и убийство в результате превышения меры самообороны. После него говорит адвокат, который пытается скостить срок до пяти лет. Он напоминает о том, что Тофик изнасиловал меня, о моей истории с Самошиным и о двух попытках самоубийства.

- Моя подзащитная очень молода и неопытна. Оба преступления она совершила в состоянии аффекта…

Но последнее слово за судом.

- Судебная коллегия удаляется на обсуждение вопроса о вынесении приговора, - говорит судья.

Лику вывели под конвоем из зала и отвели в специально оборудованное помещение для подсудимых, находящееся в этом же здании. Сейчас она ловила себя на мысли, что ей совершенно безразлично, каким будет приговор. Главное, чтоб быстрей. Неизвестность давила и душила. И это было хуже всего, особенно, когда осознаешь, что жизнь все равно уже сломана…

- Лицом к стене, руки за голову, ноги на ширине плеч! - словно молот по наковальне, прогремел грубый голос надзирательницы.

И вот я снова в знакомых стенах женского изолятора. Снова стою, уткнувшись лицом в шершавую холодную стену перед дверью в душную камеру - моего бесплатного обиталища, которое скоро покину навсегда.

Надзирательница открыла тяжелую дверь, и вот я уже в камере перед моими, ставшими почти родными, соседками по несчастью.

- Ну че, Маркиза? Сколько судак-то впаял? - вывела меня из оцепенения баба Галя.

- Семь лет, - ответила я и почему-то вопросительно посмотрела на смотрящую.

- А где рога мочить будешь, естественно, не знаешь? Ничего, дело поправимое. Брата попрошу, чтобы по братве пробил. А пока иди отдыхай - у тебя был тяжелый день.

Сокамерницы одобрительно закивали. Я залезла на шконку и провалилась в глубокий сон.

Снились мне родители, которые так почему-то ни разу меня не навестили. Наверное, стыдно им было за дочь. Не было их и на суде. В моем сне они вели себя как-то странно. Будто бы смотрели на меня и не видели. А потом отвернулся отец и словно растворился. А за ним уже и мать. Когда они вот так вот внезапно исчезли, я обнаружила у себя в руках кулечек с мамиными пирожками. Достала один. Надкусила. И, о ужас, по моим губам, подбородку, груди потекла кровь. Я посмотрела на надкушенный пирожок и поняла, что кровь эта в нем вместо начинки…

Утром меня разбудил голос надзирательницы. Она в сопровождении еще двух таких же заставила всех подняться со шконок. Затем нас построили, и начался шмон. Прошерстив всю камеру сверху донизу и ничего не найдя, они вышли. А когда нам принесли завтрак, через окощечко кормушки сообщили, чтобы я собиралась, поскольку часа через два мне придется покинуть изолятор для этапирования в колонию.

- Не трухай, Маркиза, - успокаивала меня баба Галя. - Помни все мои наставления. Помни уроки Чои - они тебе еще пригодятся. Я, со своей стороны, как только братва пробьет, где ты кости бросила, свяжусь с братцем. А он уж подсуетится с малявой. Это тебе на зоне поможет. Но ты и сама не плошай. Запомни, авторитет завоевывать трудно, а еще трудней его не растерять.

Я понимающе посмотрела на бабу Галю и с благодарностью произнесла:

- Жаль, что никак не могу отблагодарить вас за все то, что вы для меня делаете.

- Видит Бог, еще отблагодаришь, - сказала наставница и по-матерински меня обняла, а потом шепнула на ушко: - Выйдешь на волю, найди меня - помогу устроиться. Чтобы выйти со мной на связь, оставишь шифрованную записку в ячейке номер 73 с кодом 0103 в камере хранения на Московском вокзале. Для шифровки используй работу Ленина «Апрельские тезисы».

Баба Галя объяснила, что, составляя записку, я должна буду зашифровать свое послание таким образом, чтобы она по порядковым номерам слов статьи великого вождя революции смогла из начальных букв каждого используемого слова сложить непосредственно мое послание к ней. Шифр был простой, но выдуманный бабой Галей прямо сейчас и потому известный только нам двоим, а следовательно, практически не подлежащий разгадке.

- Все запомнила? - спросила баба Галя и первый раз за все это время позволила себе улыбнуться.

- Да, - со всей серьезностью ответила я.

- Тогда собирайся и прощайся с народом.

Через некоторое время дверь в камеру отворилась, и меня увели в неизвестность.

«Прощай, Питер», - думала я, вскарабкиваясь по неудобным ступенькам фургона автозэчки. - «Прощайте, все мои светлые мечты, которые рухнули и испарились, как воздушные замки. Что ждет меня впереди? Семь лет за колючкой с озлобленными зэчками - даже подумать страшно».

Я вспомнила суд. Подлеца Самошина. «Боже, а ведь я когда-то любила этого человека. Как же я могла так ошибиться? Почему я не положила его тогда там, во дворце, рядом с его невестой? Да, конечно, я хотела, чтобы жизнь для него стала еще мучительней. А может, я его еще любила тогда. А может, люблю и сейчас? Ну уж нет. Теперь я уже не та наивная Лика, мечтательница с синими глазами. Теперь я - Маркиза».