Синий взгляд Смерти. Рассвет. Часть первая - Вера Камша

– С кем, с кем? – нахмурилась принцесса. – У меня, чтоб ты знал, все, кроме Лаци и шада, были агарисскими, а еретик один ты!

– Ох, глупа, – Бонифаций свел свои бровищи, – хоть и красой обильна, ну да в том и спасение твое. Краса женская Создателю угодна, что б там ханжи серые ни плели, а потому быть тебе в Рассвете. И мне быть, ибо благочинен, да и муки кой-какие претерпел… Только торопиться в кущи нам не пристало, не все души спасены, не все зло повержено, Паона вон торчит пока.

– Беды-то, – отмахнулась Матильда, – все равно ведь сожрете! Хаммаила вот уже…

– Не мы его сожрали, но грехи его. Хороший человек по недосмотру ангельскому гибнет, и ангелы за то пороты бывают ветвями кипарисовыми. Поганцы же конец свой по воле Его находят, и чем быстрей, тем для них же лучше, не все пакости свершить успевают, а стало быть, и спроса меньше!

– Слышала уже. – Разнеси Альдо лошадь еще в Агарисе, сколько бы внук не успел натворить, но считать его смерть благом?! – Сорок раз слышала… Что за еретик тебе покоя не дает?

– Адриан твой безбожный. Чему ты с ним предавалась?

Предашься с таким, как же!

– Снам. Снам я предавалась, самым что ни на есть греховным.

– Верю. – Супружеского выдоха хватило б наполнить небольшой парус. – И отпускаю тебе тот грех, а теперь вспоминай, что говорил тебе ересиарх. Сдается мне, знал он немало, а кому и сказать, как не той, кого тело хочет, а душа от любви великой да глупой не позволяет. Налить?

Матильда молча протянула руку. Любви великой да глупой и впрямь хватало, но болтать Адриан не любил, зато спрашивать умел как никто. Они и познакомились, когда еще нестарый клирик с алым львом на плече явился узнать о Черной Алати.

– Охоту он искал. – Матильда зачем-то пригладила кудри. – Осеннюю… Только не повезло ему, а вот… Эпинэ ее встретил, потому и до Талига в одну ночь добрался.

400 год К. С. 13-й день Осенних Скал

Руппи вновь ехал по Талигу. Землями, которым следовало принадлежать кесарии, но увы… Наследные принцы в ожидании короны обещали друзьям и любовницам вышвырнуть наконец фрошеров за Вибору, принцы ненаследные намекали, что уж они бы это сделали наверняка, кесари… Кесари вели себя по-разному. Кто-то воевал, кто-то довольствовался тем, что имел, кто-то получал в наследство победы, кто-то – промахи.

Удачи первых месяцев Двадцатилетней пошли прахом, однако двинувший армии на юг Зигмунд упорно почитается великим. В отличие от вырвавшего, выхитрившего, выпросившего новый Золотой договор Ульбриха, ставшего Хмурым не от хорошей жизни. Унаследовав от отца поражение, кесарь не только сохранил Дриксен в целости, но и присоединил Северную Марагону, однако Хмурому упорно пеняют, что Южная досталась Талигу. Вернуть Марагону грозятся вторую сотню лет, именно «вернуть»… Сам Руппи сказал бы «заполучить», но он всего лишь натворивший дел лейтенант, сдуру признавшийся в своих художествах фельдмаршалу. Сейчас излишняя бравада вылезала боком – дерзостей Бруно не терпел, а Фельсенбургу старик был нужен в добром расположении духа.

То, что надо как можно быстрее договориться с фрошерами, чтобы, без опаски повернувшись к ним спиной, схватить Марге за горло, было для Руппи очевидно. Неочевидным выглядел выбор Бруно. Старый бык славился упрямством, и, самое главное, он почти выиграл кампанию, а бросать добытое немалым трудом обидно, особенно если тебе за шестьдесят и ты внезапно добился того, чего от тебя уже не ждали. Фельдмаршал никогда не ходил во всеобщих любимцах, вот в моряках Дриксен души не чаяла, и не это ли сейчас добивает Олафа?

Руппи силился выкинуть из головы последние месяцы – закусившее удила настоящее не позволяло оглядываться, – но почти чужой человек с Эсператией словно бы ехал рядом, пугая стронутыми лавинами и прочими прелестями, избежать которых можно лишь молясь и ни змея не делая. Зла и вины на тебе, сложившем руки и смирившемся, не будет, ну а те, кого твое недеяние угробит, упокоятся в Рассвете. Ежели праведны.

Фридрих праведным не был. Глупый, заносчивый, подлый, он не стоил и заупокойной свечки, только дело было отнюдь не в принце. Ноймаринен наследнику Фельсенбургов сказал немало, однако главное предпочел обойти. Руппи тоже смолчал о том, что если Марге поставит на войну с Талигом и окажет Южной армии серьезную помощь, та может «вождя всех варитов» и признать. Сожалеть о Фридрихе после каданского конфуза ни Бруно, ни его вояки не станут, малолетний Ольгерд никому не нужен, а победа – вот она! Гельбе очищена, ключевые фрошерские крепости взяты, надо лишь удержать захваченное и тем доказать свои права на него. Марге может предложить именно это…

Драгунские кони взбивали дорожную пыль, деревни и постоялые дворы появлялись и исчезали за размалеванными осенью перелесками. Ведший отряд рослый молчаливый капитан спешил, до предела урезая ночевки, а днем ограничиваясь короткими привалами. Фельсенбурга гонка устраивала, он слишком устал от хексбергского безделья, чтобы плестись рысцой от корчмы до корчмы.

Лейтенант глядел на давно скошенные луга, пятнистых фрошерских коров и густые яблоневые сады. Разумеется, он предпочел бы слышать здесь родную речь и ради этого согласился бы признать новую власть… если б стал Рихардом, Максимилианом, капитаном Роткопфом и даже их генералом. Славным кавалеристам неведомо, что в Эйнрехт не пожелала войти ведьма. Это было весной, а на исходе лета гвардейцы растерзали женщину, на которую прежде молились.

Выкинуть из головы Гудрун Руппи не мог даже больше, чем Олафа. Если б он хотя бы не видел принцессу в библиотеке! Бедняга Мартин от фривольного зрелища обалдел, Руппи же умудрился запомнить всё. И теперь это «всё», пропади оно пропадом, стояло перед глазами! Фок Фельсенбург рывком осадил удивленную подобным обращением гнедуху, поджидая трусившего чуть позади слугу. Бывшего флагманского палача.

– Киппе!

– К вашим услугам, господин.

– Ты ведь слышал про Эйнрехт?

– Безобразия там, – с некоторым удивлением ответил палач. – Не знаешь, что и думать. Как выезжали, я с господином Клюгкатером прощаться ходил, так тот сказал, гвардейцы регента убили. Где же видано, чтобы такую особу, да без суда! Не к добру это.

– Не к добру, – подтвердил Руппи и рассказал, что узнал от фрошеров. Таскать проклятые подробности в себе больше не было сил, к тому же Киппе лейтенант мог не стесняться и не жалеть – палачи в обморок не падают и за Эсператию не хватаются. Фельсенбург сам не знал, чего ждет от своей откровенности, возможно, уверений в том, что ничего особенного не произошло – казнь и казнь.

– Дурное дело. – Киппе осенил себя знаком. – С какой стороны ни глянь, дурное. Найти бы, кто сработал… Небось лекаришка, из гильдии выпертый, а то и вовсе сапожник!

– Какой еще лекаришка? – не понял Руппи. – Откуда?

– Не гвардейцы ж дратвой орудовали, куда им! Вспороть брюхо не штука, а вот зашить на скорую руку… Я б не взялся, и в «Благословенном списке»[3] такого не значится. Нет, господин, одно дело на допросе работать или, когда все по закону, казнить, а другое – дикость свою тешить.