Лапочччка, или Занятная история с неожиданным концом - Анна Нихаус

– Здравствуйте, Изольда Германовна, – робко промолвила Валечка, – извините, что я отрываю вас… от репетиции…

Услышав слово «репетиция», Изольда Германовна оживилась, мертвые глаза ее вдруг необычно ярко заблестели. Репетиция. Репетируют обычно концертирующие артисты. Их ждет публика. И публика эта не может быть разочарована. Да. Она репетирует! Ее ждет сцена! Валечкина соседка кокетливо улыбнулась и произнесла:

– Да, Валюша, мы, люди искусства, всегда должны быть в хорошей форме. Иначе нам не поверят наши поклонники…

– А что это за арию вы сейчас так красиво пели? – желая завоевать еще большее расположение Изольды Германовны, спросила Валентина.

– Это не ария, Валюша. Это вокальный цикл Мусоргского. «Песни и пляски смерти» называется.

– Уж больно мрачное название.

– Так погода какая на улице, посмотрите! Вьюга за окошком. Вот я и решила освежить в памяти. А вообще, Валюшенька, в жизни много мрачных вещей. Вот у Мусоргского поется о мрачных силах природы. А на самом деле настоящий мрак люди создают…

– Как это?

– Очень просто. Посмотрите на меня… Разве я не мрачная личность? Раньше я не была такой… И вы знаете, почему в мою жизнь пришел мрак?

– Почему?

Изольда Германовна приблизила свое лицо к Валечкиному и погладила посетительницу по голове, словно забыв о только что сказанных словах. Она улыбнулась и произнесла:

– Славная вы такая!

– Вы находите? – не зная, что ответить, пробормотала Валентина.

Валечкина соседка прошлась по комнате. Села на подоконник и печальным голосом сказала:

– Вы знаете, что я поняла? Поздно, но поняла. Одну очень важную вещь… Можно служить искусству. Делу любимому можно служить. Ребенку, наконец. Какое-то время, по крайней мере. В армии родине служить тоже, наверное, можно. Но никак нельзя служить человеку. Понимаете? Конкретному человеку нельзя служить. Всю жизнь. Как слуга. Бытие слуги и есть мрак. Или, по крайней мере, начало мрака… Понимаете?

– Понимаю, – неуверенно ответила Валентина.

– Ничего вы не понимаете! – гневно выпалила Изольда Германовна. – Я же вижу, как вы… служите… Кириллу своему… А он у вас, Валюша, просто самовлюбленный эгоист. И хам. Я же слышу, как он шипит на вас. Дверью хлопает… А вы все молчите. И все допускаете… А вам тоже надо как-нибудь топнуть ногой. И настоять на своих интересах… Обязательно… А то когда-нибудь он вас еще удивит… Как удивил меня один человек… Я все для него делала… Все… Отказалась от зарубежного контракта, ушла из театра, простила его измену и рождение ребенка от другой женщины. А после смерти его возлюбленной его же с ребенком этим и приняла… А потом меня, как ненужную вещь… И собственная же падчерица… Да ладно… Что уж там говорить. – Изольда Германовна нервным движением рук затеребила оборку на вороте платья. Губы ее дрожали.

Валечка пожалела о своей идее зайти к соседке. И о начатом разговоре про мрачную музыку тоже пожалела. Тупиковая ситуация, нечего сказать. Как теперь спросишь о деньгах?

– Я, пожалуй, пойду, Изольда Германовна, – сказала Валентина, поднимаясь со стула.

– Постойте, Валюша, – остановила ее соседка, – вы же, кажется, денег взаймы попросить хотели…

– Да… Но я же вам ничего об этом не говорила…

– Да на лице у вас все написано, – засмеявшись, сказала Изольда Германовна, – а я вас тут разговорами мариную…

Изольда Германовна подошла к своей сумочке, лежащей на диване, и, достав из кошелька несколько купюр, протянула их Валентине.

– Ой, что вы… Это много, – смутившись, промолвила Валя.

– Берите-берите… Не этим же все время отдавать, – Изольда Германовна кивком показала на дверь в коридор. – Вы хоть не пропьете. А мне много не надо.

– Изольда Германовна, спасибо огромное… Я, как только будет возможно, отдам…

– Бросьте, Валюша… Пустое это… А про Кирилла вы все-таки подумайте хорошенько… Негодяй он у вас… Вы знаете, как он меня назвал недавно? Артисткой погорелого театра! И чучелом!

Валечка с трудом сдержала улыбку на лице. Извинилась за Кирилла, поблагодарила за деньги и быстро закрыла за собой дверь.

«Вот и дошла до ручки, – подумала она, – побираться по соседям, как Гришка-алконавт. Да еще выслушивать бурду всякую. Унижаться, кивать покорно». Валентина спрятала денежные купюры в карман и покосилась в сторону кухни, на которой курил Кирилл. Если он узнает, что она занимала у Изольды Германовны, то обязательно будет ругаться.

Соседняя дверь открылась. Из нее с чайником в руке вышла еще одна обитательница коммуналки – художница Маша. Маша, красивая девушка с выразительными глазами, была единственным нормальным человеком, проживавшим в квартире на Большой Посадской. К сожалению, она редко бывала дома. «Вот у кого надо будет в следующий раз занять», – подумала Валечка. Маша посмотрела на стоящую перед ее дверью Валентину и спросила:

– Вы ко мне? Проходите, я только чайник поставлю.

Валечка последовала этому спонтанному приглашению и прошла в комнату. На стенах висели эскизы, кругом стояли подрамники и макеты. Видеомагнитофон проигрывал какой-то фильм. Божественная печальная музыка, нестандартные ракурсы. Люди с добрыми лицами в темных костюмах. Немецкий диктор начал что-то говорить. Вскоре ему последовал голос дублера: «Когда ребенок был ребенком…»

Маша вернулась в комнату и предложила Валечке сесть.

– Что это за фильм? – спросила Валентина.

– «Небо над Берлином» Вендерса. Каждую неделю я смотрю это видео. А если бы было время, смотрела б ежедневно. Этот фильм невероятно остро передает одно особое чувство. Чувство, что ТАМ кто-то есть.

Чай был разлит по чашкам. Маша тихо смотрела на экран телевизора. Валечке не хотелось ничего говорить, и Маша, кажется, понимала это. За действием фильма было тяжело следить. Валечку одолевали мысли. «Что же мне делать?» – думала она… Кирилл не бросил ее, несмотря на протест отца, вынужден был съехать с квартиры, фактически оборвал контакт с родителями, живет в этой норе… Неужели она не может сделать мужчину счастливым? Кирилл так необходим ей, он остался верен своему выбору, а это так много значит. Теперь очередь за ней… Очередь, доказать ему свои чувства. На стипендию, спорадические техпереводы Кирилла и Валечкину халтуру уборщицы они точно долго не протянут. Нужно было еще что-то. Галька говорила, что на какой-то только что отремонтированный престижный объект требуется консьерж. Зарплата приличная, почти как у доцента. Время работы, правда, абсолютно не сочетаемо с учебой: с семи тридцати утра до шестнадцати тридцати. «Но двоим студентам в нашей семье не прокормиться», – подумала Валентина. Она приняла решение бросить институт.

*****

Вода в речке Толоекки была такой чистой и холодной. Наблюдая за тем, как падают в воду первые желтые листья, Валечка не заметила, как отстала от матери и тетки, собиравших грибы. Подхватив лукошко, она быстро побежала по дощатому мосту. В Калевале она бывала не часто, только когда приглашали дальние родственники, и очень плохо ориентировалась. То ли дело Повенец или Медвежьегорск. Там она знала каждую трещину в земле, каждую кочку. Здесь же Валечка совсем не знала, куда ей идти. Крикнула «Ау!» – никто не отозвался. Побродила по берегу – ни матери, ни тетки. Пройдя несколько шагов, Валечка наткнулась на странные могилы, собранные из досок и похожие на маленькие деревянные домики. Крыши могил образовывали форму креста. Таких она никогда не видела. Пошла дальше. Могил было все больше, и они становились все меньше, словно это были могилы не людей, а кукол или младенцев. Валечка шла все дальше, а могилы были уже совсем крохотными. Внезапно поднялся ветер и закачал ветви берез. Шелест листьев был похож на человеческий шепот. «Ш-ш-ш», – зашипел ветер. Валечка прислушалась. «С-с-смотри-и-и», – зашуршала вдруг трава. «Рас-с-с-суди-и-и-и», – зашептали листья. «Рас-с-суди с-с-с– сама». Валечке стало страшно. Шепот становился все сильнее, казалось, он окружал ее со всех сторон: «Рас-с-с-суди вс-с-се с-с– сама-а-а-а». Валечка бросилась бежать, но ветки вдруг превратились в некое подобие рук и пытались удержать ее: «Куда бежиш– ш-шь с-с-сломя голову? С-с-снач-ч-чала рас-с-с-суди вс-с-се с-с-сама». Эта фраза произносилась уже не только одиночным шепотом, а уже целым хором голосов – от глубокого баса до тонкого писка. Бас был гортанный и тяжелый, а писк какой-то куклячий – словно кто-то поставил виниловую пластинку на семьдесят восьмую скорость или проигрывал магнитную пленку в режиме быстрой перемотки. Валечка закричала, но у нее получился только хрип – сил кричать не было. Руки-ветки схватили ее за плечи и начали трясти. Валечка снова попыталась крикнуть. Вдруг деревья исчезли, и она увидела перед собой потолок своей комнаты и лицо Кирилла.