Мегрэ и призрак - Жорж Сименон

— А Педро часто выходил из дома?

— Как и все молодые люди его возраста.

— Да, кстати, сколько ему было лет тогда?

— Года двадцать три. Потом к нему стали наведываться друзья и подруги.

Поначалу их было немного — в ателье заходили лишь два-три человека. Но постепенно Педро вошел во вкус. По ночам у него собирались целые ватаги человек по двадцать. Поднимались такой шум и гам, что жена всю ночь не могла уснуть — ее спальня как раз под ателье.

— Мадам, вы ни разу не полюбопытствовали посмотреть, что же здесь происходит? — обратился комиссар к Мирелле.

— Я предоставила это мужу.

— И чем же дело кончилось?

— Он дал Педро немного денег и выставил его за дверь.

— Именно тогда, сударь, вы и обнаружили в комнате эти «фрески»?

Йонкер кивнул.

— А вы, мадам, видели их тогда? Ведь ваш портрет на стене — свидетельство тому, что Педро был в вас влюблен. Он не пытался ухаживать за вами?

— Если вы будете продолжать разговор в подобном тоне, господин Мегрэ, я вынужден буду проинформировать нашего посла о самоуправстве французской полиции, — резко сказал Йонкер.

— Заодно проинформируйте его и о тех особах, которые приходят к вам по вечерам, а уходят глубокой ночью, если не под утро.

— А я-то думал, что знаю французов.

— А я полагаю, что знаю голландцев…

— Прошу вас, не надо ссориться, — вмешалась Мирелла.

— Хорошо. Тогда один вопрос, на который мне хотелось бы, в порядке исключения, получить совершенно точный ответ: в котором часу вы ушли из ателье в прошлую ночь?

— Дайте подумать… Во время работы я снимаю часы, а наверху, как вы заметили, часов на стене нет… Помню, около одиннадцати вечера я отпустила горничную…

— Вы были в этот момент в ателье?

— Да. Она поднялась туда и спросила, ждать ли ей, пока я кончу, или приготовить постель и уйти.

— Вы писали картину, которая осталась на мольберте?

— Да. Я долго простояла над холстом с угольным карандашом в одной руке и тряпкой — в другой, думая о сюжете.

— Какую же картину вы задумали?

— Я бы назвала это «Гармония». Не думайте, что абстрактное полотно не нуждается в сюжете и что его можно начать наудачу, с чего угодно!

Абстракционизм требует, пожалуй, больше размышлений и поисков, чем предметная живопись!

— Итак, в котором часу вы ушли из ателье?

— Когда я спустилась к себе, было, видимо, около часу ночи.

— Уходя, вы погасили свет?

— Скорее всего, ведь это делается машинально.

— Вы были одеты так же, как и сегодня: в белом халате и с чалмой на голове?

— Да, это старый купальный халат, а чалма — просто банное полотенце.

Как-то неловко, знаете, надевать блузу — профессиональный костюм художника, ведь я дилетантка!

— Ваш муж уже спал? Вы не зашли к нему в спальню пожелать спокойной ночи?

— Обычно я этого не делаю, когда ложусь позже, чем он.

— Боитесь встретить там одну из посетительниц?

— Да, если угодно.

— Ну вот, кажется, и все… — произнес Мегрэ. Комиссар сразу почувствовал, как его последние слова разрядили обстановку, но на самом деле он вовсе не собирался давать противнику передышку. Это был лишь его старый излюбленный прием. Он зажег погасшую трубку, некоторое время молча курил, словно вспоминая, не забыл ли что спросить, и потом внезапно заговорил снова:

— С присущим вам тактом, сударь, вы изволили отметить, что я ровно ничего не смыслю ни в психологии поклонника искусств, ни в его поступках. Судя по каталогам в вашей библиотеке, вы следите за крупными аукционами, где купили немало полотен; ведь какое-то время вам пришлось даже хранить их в ателье на стенах, как вы сказали, не хватало места. Так? Сейчас там ничего нет.

Стало быть, некоторые картины перестают вам нравиться и вы их продаете?

— Что же, попытаюсь внести в этот вопрос полную ясность, чтобы больше к нему не возвращаться, — сказал Йонкер. — Часть моего собрания досталась мне в наследство от отца, который был не только финансистом, но и большим меценатом. Именно он открыл и вывел в люди некоторых художников, чьи произведения ныне скупают крупнейшие музеи.

Несмотря на значительные доходы, я, конечно, не в состоянии купить все интересующие меня картины.

Как всякий коллекционер, я начал с картин второразрядных, вернее, с малоизвестных произведений великих мастеров.

С течением времени ценность этих полотен возрастала, а я сам все глубже проникал в таинства живопись. Таким образом, у меня появилась возможность, продавая некоторые из своих картин, приобретать взамен более известные и ценные.

— Простите, я вас перебью. Вы занимались этим до последнего времени?

— Я буду заниматься этим до конца своих дней…

— Картины, предназначенные для продажи, «вы отправляли на большие аукционы в Отель Друо или сбывали их через коммерсантов?

— Иногда я отправлял одну-две картины на публичные распродажи, но лишь изредка. С молотка картины продают лишь случайные наследники. Крупные коллекционеры, как правило, сбывают свои полотна другим путем.

— Каким же?

— Они следят за спросом и знают, например, когда какой-либо музей в Соединенных Штатах или, скажем, в Латинской Америке ищет Ренуара или «голубого» Пикассо. И если коллекционер хочет продать такую картину, он непосредственно связывается с этим музеем.

— Следовательно, ваши соседи могли видеть, как увозят проданные вами картины?

— Да, впрочем, это могли быть полотна жены, которые она дарила друзьям.

— Могли бы вы, господин Йонкер, назвать мне имена некоторых ваших покупателей? Ну, скажем, за последний год?..

— Нет, не могу.

Голос голландца прозвучал холодно и решительно.

— В таком случае я вправе думать, что речь идет о контрабанде?

— Ну зачем же такие сильные слова? Но вообще говоря, дело это, конечно, деликатное. Большинство стран объявляют ценные полотна национальным достоянием и ограничивают их вывоз со своей территории. Теперь вы понимаете, почему я не могу назвать вам имена своих покупателей. У меня покупают картину, я передаю ее новому хозяину, он расплачивается со мной, и ее дальнейшая судьба меня больше не волнует. Где она оказывается в итоге — я не знаю.

— Так уж и не знаете? — перебил Мегрэ.

— И не хочу знать! Это уже не мое дело. Точно так же меня не волнует, в чьих руках побывала картина, которую я покупаю…

Мегрэ встал. Ему казалось, что прошла целая вечность с того момента, как он вошел в этот дом.