Несладкая жизнь - Маша Царева

– Ты что, и правда такой тупой?! У отца восемьдесят процентов «La-La»! Только на таких условиях он был согласен дать деньги. Сейчас он не забирает доход, но… Он в любой момент может меня прижать! Да и дела у него сейчас идут не то чтобы очень… До меня дошли слухи, что он продал дом в Маймами, чтобы покрыть какой-то долг… Это с каких пор для покрытия долгов надо распродавать личную недвижимость, а? А с Мамедовым у него были какие-то дела… Да он в лепешку расшибется, чтобы я вошел в эту семью!

– Кошмар какой, – покачал головой Артем. – Но тогда у тебя только один выход.

– Какой же?

– Надо сделать так, чтобы эта дочка Мамедовых сама тебя не захотела. Вести себя так, чтобы она сама сбежала. А с тебя взятки гладки. Или…

– Или что? – Артем начинал его раздражать.

– Или присмотрись к ней получше. Вдруг она не так уж и дурна собой?

* * *

У Оксаны были две близкие подружки – Ларочка и Лерочка. Обе хороши как картинки, но по закону жанра – полные противоположности. Ларочка – пышная брюнетка, мулаточно смуглая, с солнцем в каре-зеленых бархатных глазах и темным пушком над вздернутой верхней губой, гладкая, плавная, мягкая, спелая, с глубоким грудным голосом, сочным смехом и ранней полнотой, которой она совершенно не стеснялась и даже наоборот – считала ее своей сексуальной изюминкой. У нее был удивительный природный дар – одним фактом своего появления она словно раскрашивала пространство вокруг себя яркими красками. Носила пышные юбки, по-цыгански звенела золотыми браслетами, говорила много и громко, и вообще со стороны всегда казалось, что она находится в центре любой композиции, а все остальные – ее просто обрамляют.

Лерочка – анемичная московская принцесса, белая моль, олененок Бемби в Missoni и Emilio Pucci. Белая, костлявая, с не знавшей загара розоватой кожей в трогательных веснушках, с длинными бледными ногами и длинными рыжими ресницами. Впервые ее увидев, Настя почему-то решила, что девушка серьезно и давно больна – был в ее образе некий трагизм безысходности. Но потом узнала, что весь Лерочкин трагизм состоял в том, чтобы не выпустить взрослеющее тело за железный занавес платьев тридцать восьмого размера. Тихая, бесцветная, почти никогда не улыбающаяся, она тем не менее была прекрасна своеобразной, гуманоидной красотой. Настя знала, что в Лерочку давно и безнадежно влюблен знаменитый художник, он успел увековечить средневековое спокойствие ее черт во всех своих картинах, благодаря его пылу Лерочка считается одной из первых красавиц города.

Однажды Настя поймала себя на мысли, что ей нравится за ними наблюдать. Когда Ларочка и Лерочка приходили к Оксане в гости, она нарочно крутилась рядом: то предлагала затеять шоколадное фондю, требующее ее присутствия, то каждые пять минут приносила из кухни столь любимые всеми красавицами свежевыжатые соки.

Все три девицы были избалованы, все три происходили из состоятельных семей и к обслуживающему персоналу привыкли относиться как к мебели. Совершенно не стеснялись при Насте свои дела обсуждать. Дела эти сводились в основном к обсуждению размеров пениса очередного любовника или степени бездарности очередной маникюрши.

Но однажды Настя услышала нечто такое, что навсегда изменило ее мнение о великолепном триумвирате.

Случилось это накануне Нового года, в двадцатых числах декабря.

– А что, если пойти в «La-La»? – спросила Оксана у подруг.

Разливающая глинтвейн Настя навострила уши.

– К Даеву? – нахмурилась Лерочка. – У него обычно столько народа набивается. В прошлый Halloween мне там испортили босоножку от Jimmy Choo. Залили гренадином.

– Зато весело будет. Давид на шоу не скупится. Да и Новый год – это совсем не то, что обычная вечеринка. У нас будет отдельный столик, я с ним лично договорюсь.

– А у вас с ним сохранились нормальные отношения? – будто бы удивилась Лерочка. – Когда я ушла от него к Свиблову, он так разобиделся, что внес мое имя в черный список и полгода не здоровался. Только недавно оттаял.

– Зато когда я с ним рассталась, он вел себя вполне мило, подарил мне часы Chopard, – улыбнулась Ларочка. – Но были вместе всего ничего, месяца три, в две тысячи четвертом, в Сардинии.

– Ну я-то была с ним почти год, – снисходительно заметила Оксана. – Трудный был год, то разбегались, то сходились снова… Да вы и сами все помните. Потом он выписал себе ту модельку из Бразилии. Но на прощание сказал, что я теперь для него как сестра.

Они замолчали и мечтательно уставились вдаль. Оксанин взгляд заволокло мечтательным туманом, на Ларочкиных щеках розовел красивый румянец, и даже у обычно холодной равнодушной Лерочки заблестели глаза.

– Вы все трое… встречались с Давидом Даевым? – вырвалось у Насти, впрочем, она тут же пожалела о своей опрометчивости.

Оксана уставилась на нее, как на заговоривший вдруг комод.

– А что, завидно? Может быть, тебе дать его телефончик, хочешь счастье попытать?

Ларочка и Лерочка, переглянувшись, прыснули.

* * *

Твою мать, да она совсем еще ребенок!

Давид рассматривал девушку, сидящую напротив.

Ребенок, вымазавший все розовое лицо с детской пухлинкой маминой косметикой, умудрившийся отрастить внушительную грудь и научиться передвигаться на двенадцатисантиметровых ходулях. Ребенок, по какому-то чудовищному недоразумению нарядившийся в готические шмотки – сильно декольтированную виниловую блузу, черную короткую юбку из художественно продранного шифона, лаковые сапоги-ботфорты! Мама дорогая, да это просто Эльвира, повелительница тьмы, московского разлива!

Восемнадцатилетней Диане Мамедовой очень-очень хотелось казаться взрослой и роковой. Она опоздала на двадцать пять минут («Наверняка на самом деле пришла раньше и стояла где-нибудь за углом, посматривая на часы», – с внутренней усмешкой подумал он). Приземлившись напротив Давида Даева, первым делом закурила, распространяя по тесному пространству чилл-аута «La-La» вонючие пары дешевой шоколадной сигариллы. Закинула одну пухленькую ногу на другую, посмотрела на него исподлобья весьма вызывающе…

Какой наивный маскарад.

Давид прекрасно видел, что девчонка волнуется, нервничает. Наверняка инициатива знакомства изначально исходила именно от нее. Наверняка он ей приглянулся, и папаша ее, прикинув и наведя справки, решил, что идея со слиянием капиталов не так уж плоха.

– Ну что, красота? Будем чай пить или чего покрепче? – улыбнулся он.

Естественно, она выбрала двойной виски со льдом. Однако, когда Давид поинтересовался, какую марку благородного напитка она предпочитает, Диана смутилась, и сразу стало понятно, что ее будничный напиток – это в лучшем случае «Кока-кола».

– Ни за что бы не дал тебе восемнадцати. Выглядишь гораздо старше, – решил он ей польстить. Всем маленьким девочкам хочется выглядеть на двадцать пять.

– Правда? – просияла она. – Зато ты точно такой же, как на фотографиях. Я видела тебя в «Hello» и еще на MTV.