Цирк чудес - Элизабет Макнил

ты будешь есть жареную свинью, а не наоборот.

– Я лучше останусь здесь, – бормочет Нелл. Она пытается вспомнить, как выглядела на фотографии – металлические крылья, гордо вскинутый подбородок, – но вспоминает лишь неуклюже расставленные ноги носками внутрь.

– В этом есть сила, – говорит Стелла, покручивая на пальце прядь своей бороды.

– В чем?

– В твоей игре. Ты управляешь тем, как другие видят тебя. Ты выбираешь и становишься другой. Вокруг нет никого, кто был бы похож на меня, и я этому рада.

Нелл не может посмотреть ей в глаза.

– Чего ты ждешь? – спрашивает Стелла.

– Моего брата…

Стелла фыркает, но ее голос остается ласковым и доброжелательным.

– Думаешь, он придет за тобой? – она наклоняет голову к плечу. – У тебя есть возможность провести всю жизнь в семье, которая тебя обожает и считает особенной.

– Он не такой, – поспешно, слишком поспешно возражает Нелл.

– Присоединяйся к нам, – говорит Стелла.

Девушка с крыльями на фотографии не стала бы колебаться, и Нелл делает шаг вперед. Это не может быть хуже, чем сидеть в одиночестве.

Стелла улыбается, но Нелл не может ответить на улыбку. Она опускает глаза; деревянные ступеньки холодят ей ступни. Трава сырая, майский вечер суров не по погоде. Она ощущает внезапное тепло дружеского локтя, пожатие руки Стеллы. Что бы подумали односельчане… что бы подумал Ленни, если бы узнал, что этой женщине хочется быть с ней?

Чужие взгляды цепляются за ее кожу, как рыболовные крючки.

– Все смотрят на меня, – шепчет Нелл.

– Им просто интересно.

Интересно. Она процеживает эти взгляды через фильтр жалости и отвращения, но не находит ни того, ни другого.

Несколько циркачей расположились у костра возле колес повозки, натирая вытопленным жиром связки и сухожилия. Силач сует голову в бочку с водой, где плавают яблоки. Потом отступает с мокрыми волосами, держа яблоко в зубах, и торжествующе ревет.

– Дай попробовать, – требует одна из тройняшек, и он удерживает ее голову под водой, пока девушка не начинает колотить его по рукам.

– Козел! – вопит она, хватая ртом воздух и стараясь лягнуть его по голени. – Козел!

Жареный поросенок размером немного больше младенца. Его шкура ломкая и обугленная, во рту дымится печеное яблоко. Жир капает в огонь, и повсюду вспыхивают язычки пламени. Девушка, которая глотала горячие угли, поворачивает вертел. Нелл думала, что это ловкий трюк, но теперь она видит красные пузыри в уголках ее рта, окровавленные губы.

– Глаза по шиллингу, – говорит она, хмурясь на Нелл.

Нелл отступает назад.

– Извините…

– Оставь ее в покое, Бонни, – говорит Стелла, наполовину обнимая девушку.

Бонни отрезает кусок мяса и передает Нелл. Из-под треснувшей шкурки вытекает мясной сок. Что бы отдал Чарли за такую трапезу, за один вечер без вареных овощей?

– Садись здесь, – говорит Стелла и указывает между двумя женщинами. Нелл только рада оказаться на земле, сделаться более незаметной. Великанша отрывается от шитья; голубой шелк блестит и переливается у нее на коленях. Миниатюрная женщина гладит голову младенца. Нелл кусает свинину и чувствует, как жир растекается у нее по языку.

– А мы-то гадали, что на уме у Джаспера, – говорит женщина, качающая младенца. – Хаффен болтал про китеныша в бочке. Но потом мы увидели, как ты бежала по лугу.

– Это краска? – спрашивает великанша. Она говорит воспитанным тоном, как дочери Пиггота. – Или приклеенная кожа?

Женщина протягивает руку и прикасается к щеке Нелл. Стелла отталкивает ее руку.

– Я просто хочу посмотреть.

– Как бы тебе понравилось, если бы она стала мерить твои огромные кости без разрешения? – спрашивает Стелла, но великанша только смеется.

– Это Брунетт, – говорит Стелла. Она указывает на других актеров. Силач Виоланте. Бонни, пожирательница огня. Малютка Пегги. Куча других имен, которые Нелл не может запомнить. Некоторые обмениваются трюками, бросают ножи и жонглируют. Она смотрит, как ловко движутся их руки, как они ловят, подбрасывают и промахиваются, и, к своему изумлению, понимает, что их мастерство больше не кажется чем-то невероятным. Этому можно научиться.

– Где он нашел тебя? – спрашивает Пегги, и Брунетт присоединяется, осыпая ее вопросами: – Как тебя зовут? Что ты умеешь? Я видела тебя в шоу Уинстона?

Лица смотрят на нее в ожидании ответов. Нелл поджимает ноги и оглядывается на свой фургон. Она вдруг жалеет, что вышла наружу; лучше было остаться в безопасности. Она думает о доме, о морском прибое, о дальних землях, которые она воображала, когда плавала.

– Джаспер нашел тебя в той деревне, правда? – говорит Стелла. – На цветочной ферме.

Нелл кивает.

– Цветочная ферма? – спрашивает Пегги. – Розы или оранжереи?

– Маленькие цветы, – тихо отвечает Нелл. – Для бутоньерок и украшения тортов.

Они задают новые вопросы, но делают это мягко и аккуратно, как будто боятся спугнуть ее. Никто не спрашивает ее о прошлой жизни и не относится к ней как к загадке природы, которую нужно раскрыть. Сначала она мямлит и закрывает рот ладонью из опасения сказать что-то неправильно и навлечь на себя презрение и насмешки.

– Мы выращиваем нарциссы и фиалки, – говорит она.

Они ждут, и ее голос постепенно становится более ровным и уверенным. Она рассказывает о цирковой афише и о том, как Тоби увидел ее плавающей в море. О прибытии цирка, о том, как она наблюдала из задней части шатра. В искренности есть своеобразное облегчение.

– И ты сама захотела присоединиться к нам? – спрашивает Брунетт. – Ты нашла Джаспера и он нанял тебя на летний сезон?

Нелл опускает глаза.

Колющая боль от щепок, жесткая хватка рук на ее запястьях. Пиликанье скрипки, улетающее в ночь. Ее брат отворачивается от нее. Как передать это словами? Это слишком сложно пережить и осмыслить; легче солгать.

– Да, – говорит она. – Это была моя идея.

Никто не смотрит ей в глаза, но никто и не пытается возражать ей. В ту первую ночь она колотила в дверь, пока не разболелись руки, и кричала, пока не начало саднить в горле. Все видели, как она вырвалась из фургона и побежала по полю. Они должны знать правду, должны были раньше видеть нечто подобное и понимать, почему она лжет.

– У меня было то же самое, – говорит Пегги. – Я хотела работать на фабрике, жить по-своему. Но мне сказали, что я никуда не гожусь. – Она пожимает плечами и ругается на жонглера, когда брошенный нож едва не задевает ее. – Зато у Брунетт были деньги. Дочь сквайра ростом в семь футов. Ее запирали…

– Я и сама могу рассказать, – рявкает Брунетт. Она потирает пальцами свои длинные лодыжки, пока говорит. Она рассказывает Нелл, как ее запирали в спальне, когда приходили гости, чтобы не испортить брачные перспективы ее сестер.

– Кто бы захотел взять их замуж, если они могли родить очередное чудо природы?

Она объясняет, как ее пытались морить голодом в надежде задержать ее рост. Они приглашали врачей, которые заставляли ее пить какую-то кислятину, от которой ее тошнило и выматывало до изнеможения. Они связывали ее по рукам и ногам.

Великанша сжимает маргаритку между пальцами.

– Когда к нам приехал цирк, я сразу же поняла, что мне нужно. Правда, я думала, что семья будет мешать мне… – Она ненадолго замолкает. – Но они тоже были рады. Они поняли, что мое место здесь.

– И ты рада? – спрашивает Нелл, наклоняясь вперед.