Я знаю, ты где-то есть - Тьерри Коэн

– Вы верите в Бога, Ноам?

– В Бога? Нет, – категорично ответил он.

– Вы атеист?

– Не совсем… – спохватился он. – Скажем так, я агностик. Я верю в некую высшую силу. Возможно, и есть какой-то великий распорядитель, который управляет этим миром, но у меня не получается свести его к какой-то определенной религии. А почему вы спросили?

– Чтобы узнать размеры пространства, которое вы отводите собственной душе.

– Размеры пространства, которое я отвожу душе?

– Да, территория, на которой развивается ваша душа, состоит из вопросов, которые вы задаете самому себе, из того, о чем вы готовы задуматься, во что поверить, что принять. Человек, придерживающийся строго материалистического мировоззрения, заключает ее в рамки отношений собственности. Ученый предоставляет ей территорию своих научных изысканий. Интеллектуал позволяет ей достигать границ своего разума. Мистик сносит все пределы рационального, чтобы дать душе возможность занять столько места, сколько она сама захочет, и питаться всеми возможными вопросами.

– Значит, быть мистиком лучше, чем материалистом, ученым или интеллектуалом?

– Вовсе нет. У каждой души – свое пространство. Просто не надо заставлять ее быть тем, чем она не является, идти туда, куда ей не хочется, а главное – пытаться ее ограничивать.

Ноаму потребовалось какое-то время, чтобы обдумать эти необычные утверждения.

– Я хотела бы, чтобы вы рассказали о несчастном случае с вашей матерью, – внезапно сказала Линетт Маркюс.

От этой просьбы он весь сжался. Уже очень давно он не облекал в слова пережитую в детстве трагедию. Единственный раз он согласился говорить об этом, когда описывал доктору Лоран свой рисунок. После он никогда не возвращался к этой теме, разве что упоминал о ней вскользь в разговорах с Аретой Лоран, Элизой, Джулией и Сами. Сейчас все это казалось таким далеким, таким туманным… Он словно запер правду в сундук, чтобы не видеть ее, чтобы освободиться от этого непосильного груза.

– Расскажете? – не унималась Линетт.

– А это… так уж необходимо?

– Конечно, Ноам. Ваши отношения со смертью начинаются со смерти вашей мамы.

– Я догадывался, но разве можно этим объяснить мое навязчивое состояние?

– Мы не можем игнорировать такую вероятность.

Гипотеза имела право на существование, он понимал это. Смерть его матери и чувство вины, которое он с тех пор испытывал, стали почвой для его тревожных состояний. Но было и другое. Что-то, выходившее за рамки его воспоминаний, что-то, прочно укоренившееся в глубинах его существа, куда ему ни разу не удалось проникнуть при помощи слов.

– На самом деле, я не так уж много и помню, – тихо проговорил он. – Есть то, что я пережил, что потом рассказывал, еще были все мои кошмары. Теперь все перемешалось, и я уже не смогу отделить правду от вымысла.

– Понимаю. А вы просто расскажите мне об этих болезненных моментах – как получится.

Ноам закрыл глаза и погрузился в себя в поисках воспоминаний. Он описал ей образы, медленно всплывавшие из сумрака его памяти.

Закончив, он взглянул на доктора и был поражен выражением ее лица. Она была взволнована и с трудом удерживала навернувшиеся на глаза слезы.

– Моя история тронула вас? Смешно, я всегда думал, что психотерапевтам не положено показывать своих чувств.

– Психотерапевтам, возможно, и не положено, – смущенно согласилась Линетт. – Но я вам уже сказала, что я терапевт другого рода, и сочувствие к пациенту входит в мою методику. К тому же оно является и одной из черт моего характера.

– Ну и как? Что вы можете рассказать мне обо мне самом? Каковы причины моей… депрессии? Рецидив старой болезни?

Линетт подперла руками подбородок и на мгновение закрыла глаза, став похожей на монашку во время молитвы. Размышляла ли она о том, что собиралась сказать ему, перебирала ли в уме свои знания в поисках верного ответа? Минута прошла в тяжелом молчании, затем она открыла глаза, и Ноам увидел в них блеск холодной решимости.

– Ключ надо искать… в откровении, сделанном вашей племянницей, – бесстрастно произнесла она.

– В откровении? – повторил Ноам.

– Я считаю, что Анна открыла вам истину.

– Какую истину? – удивился он. – Что у меня будет сердечный приступ?

– Вы умрете от сердца – так она сказала. Действительно, это можно понять и так. Или совсем иначе!

– Но послушайте, – возмутился он, – вы правда верите, что трехлетняя девочка может обладать даром предвидения? Да это же… черт знает что!

– Конечно, это выглядит безумием с рациональной точки зрения. Но если обратиться к некоторым мистическим учениям, то вовсе нет.

– Мистическим учениям! – вспылил Ноам. – Какими учениями можно объяснить тот факт, что девочка предсказывает своему дяде близкий конец?

– Успокойтесь, Ноам. И ответьте честно: разве сами вы не рассматривали возможность того, что Анна открыла вам некую тайну?

Он помедлил и несколько раз развел руками, словно призывая нужные слова, которые так и не пришли.

– Конечно, – согласился он наконец. – Так же, как и множество других версий, одна нелепее другой.

– И позволили вашей душе развернуться до ее истинных размеров, – уточнила Линетт Маркюс. – Всем нам свойственно объяснять необъяснимые факты какими-то темными или безумными причинами. Все мы мистики. Это доказывает наша история. Мистицизм, сверхъестественное долгое время вели человека по жизни – чаще всего к погибели. Затем возник рационализм – источник света, прогресса, и любой другой образ мышления стал считаться мракобесием. Тем не менее я уверена, что истина кроется где-то посередине.

– И что же это за распрекрасное учение, которое может объяснить, что Анна… передала мне некое послание?

Линетт Маркюс сделала глубокий вздох, как будто собираясь с силами для ответа. Затем ясным и твердым голосом ответила:

– Пророчества невинных.

* * *

Он шел быстрым шагом, словно стараясь оторваться от неотступно преследовавших его слов и чувств. Затем, запыхавшись, зашел в кафе, чтобы посидеть среди нормальных людей, стать персонажем сценки из обычной, повседневной жизни, утвердиться в реальности и попытаться вернуть присутствие духа после философствований Линетт Маркюс.

– То, что я говорю вам, трудно воспринять спокойно, я понимаю это, – заявила она, провожая его до двери кабинета. – Но вы не спешите, подумайте. Если вы решите, что это не имеет никакого смысла, мы не будем больше к этому возвращаться. Впрочем, в таком случае и вы сюда больше не вернетесь. Но если вам покажется, что этот путь стоит исследовать, я покажу вам дорогу.

В тот момент ему захотелось бросить ей прямо в лицо свое неверие, послать ее к черту, сказать все, что он думает об этом бреде, преподнесенном чуть ли не с профессорской важностью. Но его хватило лишь на то, чтобы встать и сбежать. Как всегда.