Славный дождливый день - Георгий Михайлович Садовников

в нее. Он чувствовал — в этой хрупкой девушке таится великая страсть. Она делает человека одержимым. Одержимые способны творить чудеса.

Нормальные люди — это тоже прекрасно. Но они потому и нормальные, что воспринимают установившиеся порядки и законы как должное. Давным-давно они стоически мерзли в пещерах и рвали зубами сырое мясо — и это могло продолжаться тысячелетиями. Но кто-то из одержимых выхватил из пламени пожара горящую головешку и зажег ею ворох сучьев. В пещерах запылали костры.

Зимой и осенью выл ветер. Нормальные люди слышали один его вой. Это они, одержимые, уловили в движениях воздуха первые такты музыки. А в обычном говоре соплеменников — стихотворный размер.

С тех пор они, одержимые, вертят земной шар вокруг оси. Они первыми выстроили баррикады и первыми гибли на них. Наше счастье, что их немало, этих одержимых!

— Хорошо, я попробую, — начала поддаваться Оля.

— Не «попробую». «Я сделаю!» — это нужно сказать. Очень нужно!

— Хорошо. Я сделаю!

* * *

Утром появился Чернин. Наглаженный. Принявший после поездки душ. Чуточку оглохший от шума электробритвы.

— Вообрази, что я стопушечный фрегат, — сказал он.

— Вообразил.

— Приветствую тебя из всех орудий. Двадцать один залп! Салют наций!

— Дым рассеялся. Можно приступить к делу?

— Валяй, — разрешил Чернин тоном человека, жизнь у которого впереди светла и безоблачна.

«Сейчас я тебя ошарашу», — ухмыльнулся Линяев и сообщил о замене. Чернин схватился за голову.

— Вместо профессионала художественная самодеятельность? Ты понимаешь, какую кашу ты заварил?! В пять часов единственная репетиция и в семь выход в эфир! А, она появится раньше? Но ты подумал над тем, как ввести ее в передачу? Все остальные участники будут только в пять! Зачем лезешь не в свои обязанности? Я подбираю ведущих! Я!

Линяев выслушал, как пишут в газетных отчетах, с глубоким вниманием. Сказал спокойно:

— Не порть прическу. Во-первых, тебя не было, и я оказал услугу, нашел новую ведущую. Иначе тебе пришлось бы искать ее сегодня утром, а вечером выпускать в передачу. Во-вторых, плохой передачи у нас не будет. Если выпустим хлам, напишем заявление об уходе. В-третьих, через час в твои руки поступит человек, который не остановится ни перед чем. Он сделает все, чтобы получилось.

— Без ножа, что называется. Злоупотребляешь моим слабоволием, — уныло пробормотал Чернин. — И вообще странно. По идее тебя должна загрызть совесть. А ты сидишь как ни в чем не бывало.

Потом Линяев бегал в дикторскую комнату. Там Чернин занимался с Олей. Они сидели за гримерным столиком. Оля — спиной к выходу. Чернин — вполоборота. Линяев вопрошал взглядом: «Ну как?» Чернин не замечал его намеренно. Мстил. Однажды рявкнул:

— Посторонние, освободите помещение!

Оля повернула голову и напряженно усмехнулась. Линяев ободряюще потряс кулаком: «Держись, дружище!» Почему-то теперь было не важно — пройдет передача или ее снимут. Главное, чтобы Оля оказалась такой, какой он хотел ее видеть.

Каждый раз, когда при нем произносили ее имя, он добавлял: «И Алина».

Что так близко связывало этих незнакомых друг другу людей в его сознании? Может, то, что будь молодым, он полюбил бы Олю. В зрелом возрасте он любит Алину. Оля — это его молодая Алина. Когда он видит Олю — он видит юную Алину. Он познакомит их обязательно. Но стоит ли сводить их? Две половины жизни не сходятся. Они следуют друг за другом. И сам он навечно принадлежит второй.

Чернин устроил перерыв и заявился в редакцию.

— В этой девке есть божья искра, — небрежно промямлил он, разваливаясь в кресле. — Конечно, нет умения. Культуры профессиональной. Опыта там и прочего. Дали бы мне ее годика на три: Я бы вылепил из нее вторую Коонен. Но что можно сделать за один день? Даже Станиславский…

— И Немирович-Данченко? Это хочешь сказать? Эх ты, скульптор! — радостно оборвал Линяев. — Сам-то ты ярмарочный паяц. А кто из тебя вылепит хотя бы порядочного телевизионного режиссера? Местком не возьмется! Не будет пачкать руки. Брось притворяться! Получается у нее?

— Посмотрим. Впереди трактовая репетиция. Ну… и передача.

Чернин сиял. Казалось, вот-вот лопнет от избытка самодовольства. А впереди — передача. Кто поведет ее, если он лопнет? Тогда передача будет сорвана наверняка. И на сей раз по неуважительной причине.

— Где Оля? — спохватился вдруг Линяев.

— Мм! Там у нее набрался добрый десяток экскурсоводов. Они уже морочат ей голову. Таскают по студии. Но студию она не увидит. Ручаюсь. Парни-то рослые. Обступили ее. Загородили свет белый, не то что студию. Отправляюсь на помощь.

На трактовой репетиции Линяев сидел за пультом и смотрел сквозь стекло в залитую светом студию.

В студии смонтирована выгородка комнаты. Ее единственное окно занавешено тяжелой портьерой. Это подпольный штаб Сопротивления. Чуть сдвинув портьеру, Оля тревожно всматривается в напряженную тьму. За окном борется свободная Франция — Марианна в алом фригийском колпаке. Дребезжат стекла от взрыва. Близко лают автоматные очереди. Воют сирены гестаповских машин. Оля с надеждой приникает к окну. Она читает стихи французского коммуниста Поля Элюара.

Он здесь один, с ним друга нет,

Но миллионы отомстят

За смерть его.

                      Он это знал.

Ему рассвет принадлежал.

Молодчина, Оля! Ты — юная Франция! Ты — моя юная Алина! Ты должна остаться вечной. Я обрекаю тебя на вечность.

— Володя, дай крупный план, — сказал Чернин в микрофон.

— С удовольствием! — прошелестел в мембране голос оператора.

Ассистент переключил кнопки. На левом мониторе пульта выплыло страстное лицо Оли. Оно заполнило весь экран.

Чернин подмигнул Линяеву.

— До классики далеко, но я доволен. Не придется писать заявление об уходе. Мне нравится здесь. К тому же мы с тобой, хоть и барахло, но вполне приличное.

Оля читает стихи. А где-то в степи, ругаясь с шоферами попутных машин, носится ее следующий этап в жизни — Алина. Она вернется завтра утром. Днем будет отсыпаться. Вечером он позвонит ей. Сомнения испарились. Улетучились. Разве его любовь не лучшее доказательство того, что он способен жить?

На передаче Оля держалась свободно. Потом диктор сообщил: «Передачу вела учащаяся педагогического училища Ольга Синеглазова». Из студии выходили всей постановочной группой. Линяев шагал в центре, вырисовываясь на фоне звездного неба, как ее ось, и безудержно смешил. Все вместе погрузились в трамвай. Когда Оля сошла на своей остановке, за ней ринулась молодежь.

Очутившись в одиночестве, Линяев вспомнил о температуре. Тело горело. Впрочем, и температура — это знак того, что он живет, подумал Линяев, пробираясь в темноте по гололедице.

* * *

Мыловаров «пригрозил» взять трехдневный отпуск и заняться переделкой печи под газ.

Он выслушал у соседей цикл историй о переделке печей, заглавные роли