Мой Рагнарек - Макс Фрай

В эти смутные дни накануне конца я обращался к рунам отнюдь не для того, чтобы в очередной раз упиться собственной силой — эти счастливые времена миновали безвозвратно. Теперь я смиренно обращался к ним за советом — и, чего греха таить, за надеждой. Но надежда мне пока не улыбалась. День за днем я доставал из мешочка одну и ту же руну, и содрогался от такого зловещего постоянства.

* * *

Иса — одна из трех великих Рун Промедления, глубокая ровная царапина на темной поверхности абрикосовой косточки. «Лед очень холоден, он прозрачен, как стекло, он сияет на солнце, которое должно долго светить прежде, чем лед растает», — эти слова когда-то произнесли мои собственные мертвые губы, и с тех пор простая вертикальная черточка — руна по имени Иса — стала символом инерции, прекращения активности, вынужденного ожидания благоприятной ситуации… Я чувствовал, как эта проклятая ледяная руна бездействия забирает мою силу — капля по капле. И все же каждое утро я начинал с гадания — в эти дни я на собственном опыте понял, что такое надежда. Я нуждался в надежде — как ни унизительно это звучит…

Мои пальцы нашарили в темноте руну, предназначенную мне на сегодня. Она была ощутимо теплее прочих — я бы не смог ошибиться, даже если бы захотел.

Я положил косточку на землю, немного помедлил и наконец посмотрел на нее: что же сегодня?

Целое мгновение я был абсолютно счастлив. Не Иса, больше не она!

Наконец-то что-то другое. Несколько глубоких царапин на темной поверхности образовывали знак, немного похожий на букву N из азбуки, придуманной пустоголовыми ромейцами.

* * *

«Хагал! — Ошеломленно прошептал я. — Клянусь всеми своими именами, это Хагал!

Посланник перемен, неукротимая энергия сметающая все в никуда, разрушающая все вокруг. Град, что приходит с небес и, рассеиваемый ветром, превращается в чистую воду…» Я умолк, поскольку сила руны переполнила меня до краев. В это мгновение я, кажется, уже знал, что нас ожидает — и у меня не было никаких возражений против такой судьбы!

— О, наш Один уже на ногах, бодрый, как фаллос сатира! Так и знала, что застану тебя здесь: как подобает приветствовать грядущий день величайшему из героев, если не сидя на корточках на заднем дворе! — Насмешливый голос Афины вернул меня к действительности. Это был ее настоящий голос, да и облик Афины был таким, каким ему и полагалось быть — на мой взгляд, совершенным. Судя по всему, она просто не успела напялить на себя неприглядное тело какого-нибудь очередного человеческого кумира. Я так обрадовался ее появлению, что не рассердился на ее непочтительный тон. Я хотел тут же выложить ей все, о чем только что узнал, поскольку в жизни каждого случаются мгновения, когда даже самая сокровенная тайна не может удержаться в прорехе рта — и обнаружил, что у меня нет подходящих слов. Все же я попытался сказать ей о том, что грядущие разрушения, дескать, приходят не из «ниоткуда», а из некоего таинственного места, скрытого в потаенной глубине нас самих, и что битва с судьбой может принести только печаль… Я сердито умолк, поскольку уже ничего толком не помнил. Да оно и к лучшему: я всегда придерживался мнения, что ни одну тайну не следует делить на двоих!

Афина недоуменно уставилась на меня.

— Что ты говоришь, Один? При чем здесь какая-то «битва с судьбой»? Кто-то убил Диониса этой ночью, здесь, на моей амбе — представляешь?

«Ну и пес с ним», — чуть было не сказал я. Впрочем, секундой позже я решил, что такое исключительное событие как гибель одного из бессмертных заслуживает моего внимания и спросил:

— Когда это случилось?

— Говорю же тебе, что этой ночью… И знаешь, что самое странное? Мои Хранители никого не учуяли. Поверить не могу: до сих пор они казались мне безупречными стражами! Идем, со мной, Игг. Может быть, хоть ты сможешь разобраться. Ты же у нас хитроумный…

— Идем. — Я поднялся с земли и едва удержался на ногах: в мое колено с разбега уткнулась глупая морда огромной неуклюжей собаки — одного из Любимцев. Пес прибежал сюда вслед за своей хозяйкой и теперь бестолково крутился у нас под ногами. Все они, Любимцы — совершенно неуправляемые, беспокойные и не слишком разумные существа, но этот пес был чем-то из ряда вон выходящим!

— Отойди от меня, волчий корм! — Рявкнул я. — Да не мельтеши ты, пища серой опоры всадниц мрака!

Афина ухватила своего пса за огромное ухо и кое-как оттащила его от меня.

— Не будь с ним строг, Один. — Мягко сказала она. — У этого существа не было ни единого шанса когда-нибудь стать живым, и все-таки я вдохнула в него жизнь и силу.

Неудивительно, что он все время пребывает в состоянии непрерывного восхищения!

— А я ничему не удивляюсь. Просто прошу его не скакать у меня под ногами.

— Проворчал я. — Терпеть не могу, когда меня пытаются свалить с ног!

— Ладно, идем, посмотришь на Диониса. — Вздохнула она. — Кому могло прийти в голову, что его следует убить? Он был такой безобидный…

— «Безобидный»?! — Усмехнулся я. — Ну-ну…

— По сравнению с нами, конечно. — Афина пожала плечами. — Не прикидывайся, Игг. Ты отлично понимаешь, что я имею в виду.

Я задумчиво кивнул. Безобидным я бы его, пожалуй, не назвал, но Дионис был самым спокойным и дружелюбным из Олимпийцев. Славный он был парень, этот Дионис!

Слишком славный и не слишком удачливый — по крайней мере, для того, кто называет себя одним из богов… К тому же, чувствовалась в нем какая-то странная, почти человеческая беспомощность — она всегда таилась в зеленой глубине его веселых глаз… До сих пор я был уверен, что никто кроме меня не замечает этого его изъяна!

Дионис лежал в углу спальни, отведенной ему для ночлега. Комната ничем не отличалась от моей: пестрый ковер на полу, узкое ложе в центре и большой блестящий ящик напротив ложа, Афина называет его «телевизором» — какая же комната в жилище Олимпийца может обойтись без этой человеческой игрушки, дарующей глупые, утомительные, но, по единодушному мнению Олимпийцев, занимательные сны наяву!

— Посмотри, Вотан. Что это? Ты когда-нибудь видел такое оружие? — Тихо сказала Афина. Она стояла в изголовье мертвого Диониса и внимательно рассматривала его перепачканное кровью лицо. Кровь была так похожа на человеческую, что мне пришлось бороться с очередным приступом бессильного гнева. Очевидно, Олимпийцы действительно понемногу превращались в обыкновенных людей — и куда быстрее, чем хотелось бы… Мне оставалось только молиться, чтобы меня миновала такая судьба, лучше уж умереть раньше срока! Но кому, интересно, может молиться сам Один? Разве что самому себе — не сбрендившему же Зевсу, в конце концов…

Я сначала не понял, на что показывает Афина и вопросительно уставился на кровавое месиво под шапкой спутанных светлых кудрей. Только через несколько секунд я увидел, что из глазниц Диониса торчат какие-то узкие деревянные предметы. Я выдернул один из раны и внимательно его оглядел. Это было небольшое веретено — очень странной конструкции, испещренное замысловатыми узорами, не похожими на узоры, которые мне доводилось видеть на предметах, изготовленных людьми, или богами. Но это было именно веретено, никаких сомнений!