Золото тайги - Максим Дуленцов

– А если они к Богу тянутся, если им надо решить вопросы, которых у них миллион, а ответа даже я дать не могу? Поговорите с ними, с каждым. Им завуч по воспитательной работе каждый день мозги моет, коммунизм строить указывает как. А совесть построить, нравственность привить? Кто им поможет? – спросил его учитель.

Священник в полемику вступать не стал, скрылся за алтарем и больше не появлялся. Стал Евгений Петрович водить детей в храм реже, в лесу рассаживал их на красивой полянке да рассказывал, что есть жизнь, что есть смерть, для чего жить надо, как жить некрасиво, что человек может познать, а что – не в его власти, рассказывал как мог и как понимал вопросы, ответов на которые сам для себя еще не нашел. Но для детей пояснял, иначе нельзя, иначе не будет тяги к жизни у них, не будет желания искать маленькие зацепочки, которые скрашивают человеческое существование, вечную борьбу за выживание и решение дилеммы индивидуального и социального.

Генри появился неожиданно уже после путча и штурма Белого дома в Москве, которые прошли для Евгения Петровича стороной, потому как суета, в которую ввязались несколько тысяч человек в сумасшедшей столице России, казалась ему смешной и бестолковой. Его зарплаты в школе на жизнь хватать не стало, и Евгений Петрович пошел устраиваться грузчиком по объявлению в ночную смену, оставив в школе, изрядно поредевшей по учительскому составу, несколько часов уроков во вторую смену и кружок физики. В фирму под названием «Красный металл» его взяли на разгрузку вагонов и грузовиков. Работать надо было на Кировском, который к тому времени уже растащили на цеха арендаторы. Приходили вагоны, грузовики. Женька и еще десяток грязных мужиков разгружали их, рядом сварщики резали лом на части и снова грузили в морские контейнеры. Лом шел в порт, за границу. Работали в ночь, утром Евгений Петрович отсыпался, после обеда шел в школу. Платили изрядно, даже оставалось отложить. Правда, куда откладывать, Евгений Петрович не знал, но откладывал.

Однажды на территорию цеха прибыл сам директор, которого никто из грязных мужиков никогда не видел, вместе с бригадиром и еще каким-то представительным мужчиной прошелся по цеху. Женьке походка и жесты директора показались знакомыми, он силился вспомнить, да не вспомнил, если бы не оказался директор рядом с ним, и не узнал в нем Евгений Петрович своего старого университетского друга Генри.

– Геннадий… – Женька забыл его отчество за столько лет. – Генри!

Директор обернулся, удивленно вскинул брови, неуверенно произнес:

– Женя? Жентос? Старик! – и бросился к нему. Позже они сидели в кабинетике мастера при цехе, пили коньяк, болтали о прошлом.

– Старик, а ты помнишь Жанку? Какая была девчонка… Недавно видел ее, постарела, подурнела, не то, что мы с тобой! Ну я, конечно, брюхо отрастил, но ты держишься! Уже доктор, поди? – Генри хлопнул Евгения Петровича по плечу.

– Нет, меня же поперли тогда с кафедры и из аспирантуры. Учительствую. У тебя вот подрабатываю.

– Да ладно! А какая голова светлая была! Так, хватит, пошли ко мне, сделаю мастером, а то у меня тут сидят, алюминий от нержавейки отличить не могут. Зарплата достойная, в тепле, не надрываться. Бросай свою школу к чертовой матери! Кстати, как эта, как ее, ну, из деревни учителка, ну где мы бомбу-то взорвали ядерную под землей?

– Рита? Так она ушла от меня. Где-то здесь, в Питере обитает.

– Ну, ты даешь, старик! Молодуху подцепил, что ли? – Генри загоготал, затряс вторым подбородком. Выпили еще. – А у меня видишь, фирма, гоним лом на запад, к финикам. Я ж в НИИ защитился, кандидат наук, послали атташе по науке в Финляндию, батя покойный помог. Вот там, как валиться все стало, нашел партнеров, деньги. Ну, всё, завтра ко мне, я друзей не бросаю. Кстати, помнишь, писал ты всё, что заряд один не сработал? Так вот, ерунда это. Никто не искал, нас через полтора года сняли, оставили только военных, фонило там здорово. А нынче вообще уж год как часть вывели, потому что охранять нечего. Так что ты не прав, старик, как Ельцин, – Генри вновь расхохотался.

В дверь кабинета заглянули.

– Геннадий Николаевич, вам еще в банк на встречу, потом обед с иностранными партнерами.

– Ну, Жентос, все, до завтра, завтра жду! – Генри пожал другу руку и вышел.

Утром следующего дня Евгений Петрович пошел не в питерский офис крупной внешнеторговой фирмы «Красный металл». Он пошел в школу, написал заявление об увольнении на имя директора, сходил в сберкассу, снял все деньги с книжки, приобрел на вокзале плацкартный билет до города Перми и вечером уже трясся с нехитрым скарбом, сложенным в видавший виды рюкзак, по блестящим на дожде рельсам на восток. В Перми оказалось, что самолеты уже давно не летают на местных авиалиниях: в стране кризис, добраться можно до Ныроба на автобусе, битком набитом деревенскими коммивояжерами, затарившимися шмотками на городском рынке, а после долгого пути в Ныроб на пароме через Чусовую, потом через Соликамск, Чердынь, мимо заборов, колючек, вышек, зон, людей в черных одеждах с белыми нашивками на груди и людей в зеленых одеждах, стороживших тех, что в черных…

Евгений Петрович, сойдя с автобуса, узнал от местного населения, что в поселок Чусовской попасть сейчас никак нельзя, нет туда транспорта. Если только кто из местных с Вижаихи поднимет на лодке. На попутном грузовике доехал он до Колвы, уверенно текущей куда-то вниз, на юг, мимо деревеньки Вижаихи, стоящей на другой стороне. Долго орал, сложив руки ладошками у рта, пока не вышел на берег местный пьянчужка, не отвязал лодку и не переплыл быструю реку, уверенно махая веслами.

– Куды тебе? На ту сторону?

– Нет, мне бы в Чусовской.

– Да ты чо? С дубу рухнул? Октябрь на дворе, не седня завтра мухи белые полетят. Не, не повезет никто.

– Я заплачу.

– Скока?

Евгений Петрович подумал, достал триста тысяч рублей. Хоть и недавно еще деньги стали мерить в тысячах и миллионах, хоть и смеялся про себя над минфином Евгений Петрович, предрекая, что, как в книге у Льва Кассиля, скоро «рубли» уйдут из обихода и придут «лимоны», но так ведь и вышло.

– И пузырь! – отчеканил абориген. Евгений Петрович кивнул, достал заранее приготовленную бутылку спирта «Рояль». Абориген кивнул: мол, садись. Пошлепал веслами обратно, быстро убежал в гору, вернулся в плаще от «химзащиты», таща видавший виды лодочный мотор.

– Ща, полетим, – подмигнул он, и вскоре они «полетели». Мотор отказал часа через четыре, чихнув сизым облаком.

– А, черт, железяка, ептыть, – матерился абориген, которого звали Валера, толкая челдонку шестом к берегу, – опять бензонасос, ептыть. Ща, сделаем.

Валера копался в моторе. Евгений Петрович сидел на бревне, кутался в промокшую штормовку, глядел на реку. И, несмотря на непогоду, сломанный мотор, неизвестность, ожидавшую впереди, он был счастлив как никогда, точнее, как тогда, когда провожал первый раз красивую девушку Катю до ее двора-колодца на Старо-Невском. Челдон Валера завел мотор, и они вновь поплыли, раздвигая носом длинной узкой лодки, сделанной из кедра, слабые волны быстротекущей Вишерки. Через некоторое время, после очередного поворота извилистой речки, впереди показался поселок, который Евгений Петрович не узнал. Пристань была разрушена, посреди реки высился ржавый остов затонувшей баржи, которую Валера осторожно обогнул, подходя к берегу. На самом берегу торчали, как памятники советскому прошлому, полуразобранные трактора и грузовики, которые уже никогда не смогут взреветь своими мощными моторами, как тогда, больше двадцати лет назад. Челдонка мягко воткнулась в глиняно-каменный берег.