Великолепие жизни - Михаэль Кумпфмюллер

Какое-то время у них, можно сказать, свой ребенок. Из парка кукла ушла в сторону вокзала и поехала на море. К сожалению, у нее совсем не было денег, но ей страшно повезло: какой-то мальчик оплатил ей билет. Несколько дней она живет на море, но море быстро ей прискучивает, она хочет на другой берег океана, поэтому однажды ночью пробирается на корабль, который должен отплыть в Америку, но почему-то, к сожалению, приплывает в Африку. Вот сколько всего приключилось за три письма.

Теперь после обеда в парке их уже с нетерпением ждут. Девочка только недавно в школу пошла, сама читать еще не умеет, теперь они уже и имя ее знают, Катя, а по-взрослому, как сама она пояснила, — Катарина. Погода хорошая, они присаживаются на лужайке, после чего читают новое письмо, в котором говорится, что беспокоиться совершенно не о чем, куклам тоже иногда хочется повидать мир, самое позднее к Рождеству она вернется.

Кроме этих писем он вот уже за много месяцев ровным счетом ничего не создал, а по сути, и за весь 1923 год почти ничего, хотя, конечно, что-то он постоянно пишет, у него много всяких тетрадок, дневник, отдельные записочки, на которых он иной раз то одно черканет, то другое. В письме Максу он велеречиво рассуждает о своей работе, которую здесь, в Берлине, продолжает, а на самом деле это всего лишь разрозненные заметки, кое-какие наброски к новому роману, зачины, отрывки, то одна какая-нибудь безделица, то другая, которую, едва записав, лучше всего при первой же возможности бросить в огонь.

Катя спрашивает: а если она вдруг в Африке захочет остаться, что тогда? Вопрос и вправду нешуточный, потому что кукла тем временем, сколько можно судить по ее намекам, там, в далекой Африке, влюбилась. Что ж, бывает и такое. Катя спрашивает: она что, принца любит больше, чем меня? С одной стороны, она отказывается в это поверить, у нее слезы в глазах, но с другой она уже начинает к такому повороту привыкать, ведь она же слыхала, в сказках бывают принцы, но неужели даже в Африке?

Несколько дней, как уже было сказано, их всецело поглощает эта малютка, как она радуется, как не упускает ни одной мелочи, как готовится стойко пережидать разлуку, когда кукла однажды признается, что возвратится, наверно, не так уж скоро. Потому что принц, представляешь, просил ее руки! И дал ей сутки на размышление, но ей и раздумывать не о чем, она хочет за принца замуж. Доре куда больше по вкусу другой конец. Можно ведь купить другую куклу и сказать, что это та же самая, просто Миа за время путешествия сильно изменилась, но это все еще она, прежняя Миа. Разве нет? Нет, доктор не согласен. История должна чему-то научить. В последнем письме он напишет, что кукла очень счастлива. Если бы девочка лучше за ней следила, она бы никогда не познакомилась с принцем. Выходит, это хорошо, что ты за мной не следила, или все-таки не очень? Точно так же он мог бы сказать и о себе: не откройся у меня много лет назад чахотка, я бы, вероятно, женился и не был бы сейчас с тобой в Берлине. Так хорошо, что у меня чахотка открылась, или все-таки не очень?

В остальном же им и желать нечего. Они вместе, и у них есть время, это главное. Единственное, что слегка тревожит, это непомерно высокая плата за жилье, при том что это всего лишь одна комната, хорошо, пусть в прекрасном районе, но только одна. Через каждые три-четыре дня хозяйка стучится в дверь и объявляет новую сумму. В конце августа это были четыре миллиона, а сейчас, хочешь верь, хочешь нет, уже полмиллиарда, в скобках прописью — пятьсот миллионов! И были уже осложнения из-за счета на свет, продолжаются подспудные осложнения из-за Доры. Вообще-то ему не хотелось бы отсюда съезжать, но он уже просматривает газетные объявления под рубрикой «сдается», он все-таки решил от комнаты отказаться. Однажды вечером это становится известно, до середины ноября им нужно подыскать себе другое жилье, желательно поблизости. Он говорит, что хотел бы две комнаты. Чтобы в случае чего тебе не нужно было вечером уезжать, когда ты слишком устанешь, или я не захочу тебя отпускать, одну, вечером, через весь город, в такие времена. А Доре эти времена по душе. Ей, в сущности, безразличны и комнаты, и все на свете квартирные хозяйки, и даже, наверное, все равно, в каком городе. Сейчас она радуется, что он сам сказал: две комнаты. Она сияет, стоя там, возле письменного стола, где любит иногда стоять, слегка прислонившись, — само воплощение цветущей жизни.

На следующий день, словно решение о переезде вдохнуло в них новые силы, они вместе едут в город, в раввинскую семинарию, что в самом центре района Шойненфиртель. Если и есть какой недостаток в их загородном существовании, то лишь тот, что они так далеко от еврейской жизни. А доктор очень хотел бы учиться, он так мало осведомлен в обычаях, законах, молитвах. И Дора тоже хочет учиться, хотя она и так все с детства знает, и совсем не боится ему сказать, что по вечерам молится у себя в комнате, соблюдает субботу, вообще правила, и Писание знает, которое для него всего лишь свод историй и послание, только не ему.

Он все еще собирается в театр, но «Враг народа» с Клёпфером[6]на месяцы вперед распродан, а билеты в театр Шиллера несусветно дороги, в итоге вместо Кортнера[7]он вынужден созерцать заплаканное личико сопровождавшей его Эмми, чьи требования к Максу возрастают столь же стремительно и непомерно, как цены. Макс должен наконец решиться, говорит она, подразумевая под этим бросить жену, его приезды в Берлин раз месяц — этого ей просто недостаточно. Один раз, при упоминании слова «долг», она вскипает от гнева, но в остальном держится скорее робко, рассказывает о последнем телефонном разговоре, который ее просто осчастливил, о своих репетициях, о том, что, вероятно, она скоро сможет спеть на концерте в церкви. По сути, ему не слишком все это интересно, но он, как и прежде, любит на нее смотреть, ему нравятся ее духи, неожиданные приступы нежности, когда она берет его за руку и подолгу не отпускает, когда смотрит на него, словно это какая-то совсем другая Эмми, не та, что все время сетует, а имеющая на его счет совсем иные виды. Пожалуй, его слегка сбивает с толку ее поцелуй на прощанье, но потом он говорит себе, что за глупость, она же актриса, для актерской братии это всего лишь привычка и больше ничего.

К тому же она вообще не в его вкусе.

Его всегда привлекали скорее брюнетки, с низкими, глубокими голосами, что к Эмми никак не относится. У Доры такой голос, и у М. тоже, хотя голоса, как известно, запоминаются хуже всего.

Самое удивительное и даже странное то, что он не боится — во всяком случае, рядом с этой девушкой, хотя цены взлетают так, что дух захватывает, лишь за последнюю неделю они возросли вшестеро, а в целом все стоит примерно в сто раз дороже, чем до войны. Однако новое пристанище у них есть. Ему повезло, крохотное объявление в «Штиглицком вестнике» он запросто мог и пропустить, а уж потом все вообще пошло как по маслу, достаточно было один раз позвонить, условиться о времени визита, и они сразу же обо всем договорились.