Псевдоним украденной жизни - Галина Владимировна Романова

– В чем? – Саша замер с набитым ртом.

– В том, чтобы во всем разобраться. В убийстве Виталика Солдатова. В исчезновении твоего отца. Я хочу поднять это дело. Хочу снова начать расследование, Сашка. И ты мне в этом будешь помогать.

Иван Сергеевич выбрал самый маленький бутерброд, положил перед собой на стол и требовательно глянул на внука.

– Времени у тебя теперь много. Тебе же надо его чем-то занимать. – Он взял в руки хлеб с колбасой и листом салата, аккуратно откусил. – Займешься тем, что я не довел до конца. Может, ты окажешься умнее, логичнее, прозорливее. Сейчас масса возможностей. Интернет, опять же. Можно постараться найти тех людей, которые сбежали.

– Ты о его друзьях?

– Да, о них. Может, у тебя выйдет.

– Как, интересно?

– Можно начать с родственников. Они остались в этом городе.

– Ты имеешь в виду родственников друзей моего отца?

Дед медленно жевал бутерброд. На вопрос он ответил коротким кивком, но что-то осталось недосказанным. Саша это чувствовал и ждал.

– А также родственников женщины, которая оставила тебя в роддоме, – все же закончил Корнеев-старший, с трудом проглотив кусок.

– У нее есть родственники? – Саша отложил недоеденный хлеб – колбаса и салат с него исчезли – и уточнил: – То есть у меня?

– Да, – нехотя признался Иван Сергеевич. – В нашем городе по-прежнему проживает ее мать. То есть твоя родная бабка.

Сашкина шея дернулась, словно на ней затянулась петля. Голова опустилась, упираясь подбородком в грудь.

Он сейчас думает о родной бабке, сообразил Корнеев. О женщине, которая ни разу за двадцать пять лет не изъявила желания его увидеть. Возможно, много раз проходила мимо, узнавала его и ни разу не окликнула. Они могли сталкиваться в магазине или на городской площади в праздники. Там весь город собирался: посмотреть салют, потанцевать и съесть сладкой ваты. Она могла наблюдать за ним издалека. И ни разу…

– Это я запретил им к тебе приближаться, – нехотя признался Иван Сергеевич.

– Ты?!

Внук отпрянул, вжимаясь в спинку стула. Глаза округлились и в них ничего, кроме обиды. Этого-то Корнеев и боялся все годы. Боялся, что внук не поймет, узнав правду. Обидится и перестанет считать его справедливым. И что самое страшное – родным. И того, что не простит, Корнеев боялся тоже.

– Я, Саша. Я запретил им приближаться к тебе.

Иван Сергеевич принялся перекладывать бутерброды на блюде, закрывая пустые места.

– Сначала вы с бабушкой наврали мне о гибели моих родителей. Теперь выясняется, что ты запретил… – Его руки заметались над столом. – Они где-то ходят. Живут. А я…

– А ты немного потерял, не общаясь с ними. И если ты сейчас не станешь разыгрывать тут передо мной мыльную оперу – не сорвешься с места, не хлопнешь дверью, не станешь снова собирать свои вещи, то я… – Карие глаза деда скользнули по его лицу. – Я объяснюсь. И мы вместе подумаем, какую пользу из всего этого можно извлечь.

Именно то, что дед сейчас перечислил, он и хотел сделать: сорваться с места, собрать вещи и уйти, хлопнув дверью. Куда пойдет – не знал, но уйти собирался.

Он неплохо разбирался в людях – его полный тайн родственник.

– Ты взрослый мужчина, Саша, – продолжил Иван Сергеевич, без конца перекладывая трясущейся рукой бутерброды, хотя надобности в этом не было никакой. Хлеб с колбасой, накрытой салатом, лежал, как по линеечке. – Давай, будем считать, что все истерики ты давно перерос. Идет?

Смотреть на то, чем занимается сейчас его дед, было невозможно. Он переживает и еще как! Пытается занять себя, чтобы не смотреть в глаза внуку, потому что не знает, что в них увидит. И зло на него брало, и жалко его было до спазма в горле.

Почему все так? Почему надо было хранить чертову тайну столько лет и только от него? Все вокруг знали, шептались, может, даже жалели его, а он жил в полном неведении и считал себя вполне счастливым.

Может причина молчания как раз в этом: чтобы он прекрасно жил и считал себя счастливым? И если разобраться, расскажи он ему обо всем на год или два раньше, что бы изменилось?

– Ладно, дед, прости, что вспылил. – Саша протянул деду ладонь. – Мир?

– Мир.

Они пожали друг другу руки. Корнеев судорожно вздохнул, стараясь не обращать внимания на пульсирующую боль с левой стороны груди. Таблетки, как назло, оставил в спальне, но идти сейчас за ними было нельзя. Понимание, которого они достигли, может испариться. Сашке нельзя давать время на слишком долгое и глубокое размышление.

– Давай с самого начала, хорошо? – Внук встал и засуетился с чайником. – Тебе зеленый, дед?

– Да. И таблетки принеси из спальни, – все же не выдержал он. Боль стала острее.

Сашка исчез с кухни, вернулся через полминуты. Поставил флакон с таблетками на стол, проследил, как дед вытряхивает на ладонь две штуки и отправляет их под язык, и полез в шкаф за жестяной коробкой с зеленым чаем.

– Твоя мать, прости Господи, собиралась от тебя избавиться на всем сроке беременности. Я насчитал четыре попытки. Но могли быть и другие, о которых я не знал, – пристально глядя в спину внука, проговорил Корнеев. – Моя сестра, твоя бабка, отговаривала ее, платила, плакала. Лиза издевалась и тянула с нее деньги. Валера на тот момент уже исчез. Увидеть его живым уже никто не надеялся. В общем, когда ты родился, я забрал тебя у нее. Она написала отказную и сбежала с одним из друзей Валеры.

– С кем именно?

Саша всыпал четыре столовых ложки заварки в чайник и залил кипятком. Он попытался разобраться, что именно его сейчас гложет. Ощущение от безобразного поведения матери было двояким: обида сошла на нет, почти растворилась – ее задавила брезгливость. И Саша вдруг понял: он страшно благодарен деду за то, что тот так долго молчал. Что бы он со всем этим делал бы лет, скажем, в пятнадцать? С ума сходил? Глупости творил? Запросто.

– А я не знаю, с кем из них сбежала Лизка! – воскликнул Корнеев. – Они все смылись из города практически одновременно. Когда Валера пропал, они затихли. Почти не высовывались. Следствие шло. Их по очереди вызывали на допрос, и не по одному разу, закрывали на трое суток. Подозревали тогда всех. И Валеру в том числе.

– А его в чем?

Саша поставил чашки на стол, себе всыпал сахара, а деду положил ложку меда.

– В двойном убийстве, которое произошло незадолго до его исчезновения.

Корнеев медленно завозил ложкой в горячем чае, пытаясь растворить засахарившийся мед, и покосился на внука.

– Только он не убивал. Я был уверен и хотел это доказать. А меня пытались за это от следствия отстранить. Потом у Валеры обнаружилось алиби, и его имя перестали в этой связи трепать. Но!.. – Корнеев вытащил чайную ложку, отряхнул с нее чайные капли и положил на стол. – Но я его так и не нашел.