В поисках божественной обители. Роль мифа в современной жизни - Джеймс Холлис

* * *

Архетип вечного возвращения периодически дает о себе знать, причем не только при погружении вглубь исторических лабиринтов, но и в снах наших современников. Для юнгианского аналитика моего возраста некоторые сны остаются незабываемыми. Женщина, которой исполнился пятьдесят один год, в глубине души была очень религиозна, но при этом не принадлежала ни одной конфессии. В Страстную неделю и на Пасху ей приснился следующий сон: она пришла к священнику, чтобы спросить, что означает Пасха. Священник рассказал ей теоретическую концепцию и догмат, и тогда сновидица ответила: «Я поняла только, что смысл Пасхи заключается в том, как если бы я несла прямо на крест младенца Христа, рожденного из моего чрева».

Это самый замечательный сон. Женщина ощущала потребность, которая, как правило, появляется во второй половине жизни, – потребность переосмыслить себя, поместить себя в контекст более масштабного странствия. Если цель первой половины жизни заключается в концентрации энергии, достаточной для того, чтобы покинуть дом и остаться наедине с окружающим миром, то цель второй половины жизни состоит в достижении согласия Эго с великими космическими энергиями. Тогда Эго вступает в диалог не только с обществом, но и с Самостью, и с богами.

Во сне женщина слушает схоластическое рассуждение священника, однако оно не находит отклика в ее душе. Это догмат, который не ощущается как переживание. А потому она совершенно спонтанно говорит, что осознание приходит только из личных переживаний. Она должна нести младенца сама, а это значит, что он должен быть рожден изнутри. К тому же новорожденный должен быть сразу же распят на кресте, что является несколько странным анахронизмом. Создается впечатление, что ее ребенок должен быть рожден, чтобы быть принесенным в жертву. «В моих истоках мой конец», – сказал Т.С. Элиот[96].

Архетип умирающего бога – это внутреннее противоречие, оксюморон. Как может бог умереть? Бог умирает, когда воплощаемый им закон забывается или сменяется другим. Бог умирает, когда воплощаемый им динамический принцип утратил свою энергию. Бог умирает, когда эта энергия разрушает формирующий ее сосуд концепции или образа и уходит в подполье или же принимает новую форму.

Упомянутая выше сновидица интуитивно уловила сакральный смысл Пасхи, который заключается в том, что бог пришел умирать, чтобы уйти в иной мир ради появления новой жизни, чтобы ели его тело и «имели жизнь и имели с избытком»[97]. Ребенок, символизирующий человечество, родился во имя высокой цели.

В ту же неделю, когда я услышал от женщины этот сон, в «Интернэшнл Геральд Трибьюн» я прочел, что несколько человек, принадлежащие к американской золотой молодежи, были арестованы за то, что разрушили в парке фигурку пасхального кролика, утверждая при этом, что «языческие символы» не должны пятнать святой религиозный праздник. Однако нам следует помнить, что слово Пасха (Easter) связано с Иштар (Ishtar) и словом «полынь» (estrogen) и что в кроличьей плодовитости, как и в фалличности майского шеста, мы раскрываем архетипический смысл этого праздника жизни: рождения, жертвоприношения, смерти и перевоплощения. Эти молодые религиозные фанатики явно не осознавали, что их спаситель был далеко не первым в священной веренице сынов, торжественно убитых ради возвращения ребенка Великой Матери.

Совершенно не пятная Пасху, языческие символы, наоборот, подчеркивают ее архетипический смысл, одним из выражений которого является христианство. Сновидица интуитивно уловила глубинный смысл праздника: архетип божественного младенца, рожденного для страданий и смерти, а затем для воскресения, чтобы снова жить в душе верующих. В спонтанном и символическом образном представлении ее сновидения, вероятно, было больше религиозных переживаний, то есть глубинных соприкосновений с таинством, чем испытывали собравшиеся в толпу люди, которые крушили и жгли в парке фигурки гипсовых кроликов.

Откуда появились эти таинства и образы? Они столь же таинственны, как наши сны. Однако они реальны, как реальны сны. Являемся ли мы сознательными творцами таких образов или же только воспринимаем неразрешимые головоломки? Точно сказать не могу, но подозреваю, что мы представляем собой некие подвижные вместилища, где содержится истина, которую трудно постичь, но с которой мы обязаны жить в гармонии, если надеемся узнать смысл жизни. Мифы нам говорят, что на самом деле происходит внутри нас и внутри космоса. Согласно мудрому выражению, взятому из алхимической рукописи, «высокое стоит на глубоком»[98].

Архетип вечного возвращения, великого круга воплощает в себе откровение высочайшего таинства: под маской смерти скрывается тайное единство жизни. Это обстоятельство стало неотъемлемой частью многих символических способов выражения. Прекрасными иллюстрациями могут послужить ритуал, связанный с поисками козла отпущения, и предопределенное жертвоприношение главного действующего лица трагедии. Трагический герой несет в себе сконцентрированную патологию своей семьи, города или государства, то есть свою sparagmos; заклание и поедание жертвенного агнца в процессе древнего ритуала служит насыщению души и освобождению от смерти. Позже у христиан Христос (что означает «отмеченный» или «избранный») становится Агнцем Божиим (Agnus Dei), который возлагает на себя груз коллективного греха и вины, а затем искупляет их через самопожертвование (Agnus Dei qui tolles peccata mundi).

Разворачивание этой драмы придает жизни глубину, в чем, собственно, и заключается цель ритуала. Теолог Пауль Тиллих однажды заметил, что величайшим грехом современности является не само зло, хотя зло достаточно распространено, а бесплодная тривиальность, обладающая властью над нами[99]. Вспомним, насколько четко об этом противоречии говорил Юнг, указывая на то, что люди лишь тогда могут постичь смысл жизни, когда почувствуют, что «живут символической жизнью и являются актерами в божественной драме»[100].

Пустынный ландшафт модернизма, единственными монументами которого, по выражению Т.С. Элиота, «являются асфальтовые автомагистрали и тысячи потерянных мячей для гольфа»[101].

Восстановление этих глубинных законов поможет исцелить мировую рану и дать новое направление устремлениям души.

* * *

Несколько лет тому назад, навещая своего сына в Санкт-Петербурге, штат Флорида, я посетил музей Сальвадора Дали. Его сюрреалистические полотна сначала вводили публику в шок, а затем влились в русло современной культуры. На стене музея можно прочесть его замечание: «Разница между мной и сумасшедшим заключается в том, что я не сумасшедший».