Связанный честью - Сандра Браун

Эйслин надела тунику.

– Меня, наверное, тоже арестуют за укрывательство беглого преступника. – Она взглянула в сторону топчана, где со стариком сидели Джин и Грейвольф. – Не понимаю, почему он не объяснил мне, зачем сбежал.

– Мой сын частенько встает в оборонительную позицию. И никому не доверяет.

На секунду руку Эйслин накрыла рука Элис.

– У нас есть суп, он еще горячий. Хотите немного?

– Да, пожалуйста.

Она только сейчас поняла, насколько голодна. Элис села за стол вместе с ней. Эйслин воспользовалась возможностью и стала расспрашивать о Грейвольфе, задавая вопросы, еще раньше возбуждавшие ее любопытство.

– Я правильно поняла, что он отбывает трехлетний срок за преступление, которого не совершал?

– Да, – подтвердила Элис. – Лукас виновен только в одном – он организовал ту демонстрацию на ступеньках суда в Фениксе. Он все легально оформил и получил разрешение на митинг. На нем не предполагалось никакого насилия.

– И что произошло?

– Разбуянились несколько демонстрантов, они были настроены значительно воинственнее Лукаса. Он не успел взять ситуацию под контроль, они повредили общественную собственность, вспыхнули потасовки. Все вылилось в шумную драку. Пострадали несколько человек, и среди них полицейские.

– Серьезно?

– Да. У Лукаса была репутация диссидента, и его арестовали в первую очередь.

– Почему он не сказал, что пытался остановить насилие?

– Он отказался назвать истинных виновников. Он сам представлял свои интересы в суде и никому не позволял говорить в свою защиту. Хотя я думаю, что судья и присяжные все для себя решили еще до начала слушания. Дело получило большую огласку. Его признали виновным и вынесли необычно строгий приговор.

– У него что, было недостаточно средств, чтобы нанять адвоката? – спросила Эйслин.

Элис улыбнулась:

– Мой сын вам, видимо, мало о себе рассказывал?

Эйслин кивнула.

– Он сам адвокат.

Эйслин уставилась на Элис:

– Адвокат?

– Да. Правда, сейчас лишенный адвокатской практики, – грустно подтвердила та. – Это еще одна причина его озлобленности. Он хотел помогать нашим людям, защищая их права в суде. Теперь он уже не сможет этого делать.

Эйслин с трудом переваривала рассказ Элис. Мистер Грейвольф оказался значительно более сложным человеком, чем она могла себе представить. Она оглянулась на постель больного и увидела, что Лукас поднялся и смотрит в их сторону. Джин Декстер положил руку ему на плечо.

– Вы сказали «наших людей», – обратилась Эйслин к Элис. – Для вас, видимо, очень важно ваше индейское наследие. Вы с Лукасом поэтому носите фамилию Грейвольф?[8]

– А какую фамилию нам еще носить? – изумленно спросила Элис.

– Ну как какую? – в ответ изумилась Эйслин. – Декстер. Разве Джин не отец Лукаса?

Все трое ошеломленно уставились на нее. Элис первой отвела взгляд. Ее смуглые щеки стал заливать румянец. Джин Декстер неловко кашлянул. Грейвольф ответил резче и гораздо ближе к сути:

– Нет, он не отец.

– Элис, Джозеф просит тебя подойти, – дипломатично произнес Джин.

Он обнял Элис за плечи, и они вдвоем отошли к постели.

Эйслин хотелось провалиться сквозь землю.

– Я д-думала, что раз ты индеец наполовину… Я имею в виду…

– Ты думала неправильно. – Грейвольф плюхнулся за стол. – Что ты вообще здесь делаешь? Я думал, ты уже привлекла Джина, чтобы он отвез тебя обратно к цивилизации.

– У него есть дела поважнее. Твой дедушка.

Покачиваясь на ножках стула, он насмешливо посмотрел на нее:

– А может, жизнь преступников тебя захватила? Может, тебе уже не хочется ехать домой?

Эйслин наградила его гневным взглядом:

– Конечно, хочется. Просто я не такая бесчувственная пустышка, какой ты меня, похоже, считаешь.

– В смысле?

– Я сочувствую тебе и твоей матери. Лучше бы ты объяснил мне, зачем сбежал из тюрьмы, вместо того чтобы угрожать мне ножом и связывать как пленницу. Может, я бы тебе помогла.

Он издал звук, который мог сойти за невеселый смешок. В нем чувствовались только осуждение и скепсис.

– Чтобы милая, респектабельная, законопослушная, обеспеченная белая леди вроде тебя стала помогать беглому преступнику-индейцу? – В его тоне отчетливо слышалась ирония. – Очень в этом сомневаюсь. В любом случае я не мог делать ставку на твое доброе сердце. Меня научили быть подозрительным. – Ножки стула с силой впечатались в пол, как будто подчеркивая его слова. – Суп еще остался?

Наливая ему супа из кастрюли, что кипела на чадящем огне, Эйслин осознала, что личность отца Лукаса так и осталась тайной. Его происхождение явно не относилось к открытым темам, отчего ей стало еще любопытнее.

Грейвольф с жадностью набросился на горячий суп. Не дожидаясь просьбы, Эйслин налила ему чашку кофе. Всего несколько часов назад ее единственным желанием было оказаться от этого человека как можно дальше, а сейчас она сидела напротив него за столом. Он вопросительно вскинул бровь, но ничего не сказал, просто продолжил есть.

Он больше не казался таким уж свирепым. Из-за приглушенной атмосферы или маленького пространства хогана? Можно ли бояться человека, если он стоит на коленях у постели умирающего деда и так ласково с ним разговаривает?

Физически Грейвольф ничуть не изменился. Глаза все такие же холодные, как подернутые утренним морозцем озера. Мышцы медно-красных рук все так же играют сдерживаемой силой. И лицо все такое же отчужденное.

И все-таки он стал другим.

Он уже не столько пугал Эйслин, сколько интриговал, и очень отличался от мужчин, с которыми ее постоянно пытались свести родители. Те были одинаковые, как печенья, вырезанные одной формочкой. Все как на подбор в консервативных английских костюмах, отличающихся только оттенком серого. Яппи[9], которые только и знают, что говорить об исследованиях рынка и росте индексов. Иногда для разнообразия они переходили на игру в теннис и содержание своих спортивных машин. Чужие разводы и бодания с налоговиками считались отличными темами для коктейльной вечеринки.

Какими же они были унылыми и скучными в сравнении с мужчиной, который носил в ухе серебряную сережку и заглатывал суп из консервов так, словно считал, что это его последняя приличная еда на очень долгий срок. С мужчиной, которого не смущали ни грязь, ни пот, ни такая жизненная первооснова, как смерть.