Светские преступления - Джейн Стэнтон Хичкок

Служба вышла короткой: всего две надгробные речи. Одну произнес Гил Уотермен, другую — Чарли Каан. Оба высказались лаконично, но красноречиво и с чувством. И неудивительно, ведь Люциус был их другом. Джанина Джонс, певица-сопрано, по чистой случайности гостившая в Саутгемптоне у друзей, исполнила «Расе, расе, Dio Mio» Верди, а также «День и ночь» Коула Портера из числа наших с Люциусом любимых произведений.

Я заметила, что на Люциуса-младшего, за все время службы не проронившего ни слезинки, начинают поглядывать.

Моника не появилась. Я задавалась вопросом — почему, а когда хор запел «In Paradiso» из реквиема Форе, вообще отвлеклась и мысленно вернулась к сцене в кабинке. Что же все-таки там произошло? В самом деле этому есть разумное объяснение или я просто хочу так думать? На Монике был халат, на Люциусе полотенце, но если ничего предосудительного между ними не было, почему ее нет на погребальной службе?

Я сидела, окруженная друзьями и знакомыми, под сводами церкви, в которой отпевали моего мужа, и во мне поднималось, врезаясь в душу, как акулий плавник в океанскую гладь, новое чувство — гнев.

Люциуса похоронили под плакучей ивой на одном из участков Саутгемптонского кладбища. День был сырой, унылый, со свинцовыми небесами, предвещавшими дождь, — в точности такой же, когда Люциус умер. В такую погоду трудно дышать, жаждешь грозы, чтобы насытила воздух кислородом. Группа самых близких: я, Люциус-младший, Ребекка, Уотермены, Кааны, Бромиры и Итан, немного постояв у свежей могилы, направилась домой, где остальные приглашенные присоединились к нам для поминок. Вот это Люциус одобрил бы без колебаний — он обожал многолюдные вечеринки.

Ален устроил «шведский стол» и приготовил все для большого чаепития: заварку на любой вкус и всевозможные бутерброды, в том числе с помидорами (Люциус предпочитал их всем остальным). Впрочем, народ больше налегал на спиртное. Как обычно в таких случаях, за шампанским, разговорами и общей суетой все скоро забыли о том, ради чего собрались. Появились улыбки, раздался смех.

Отсутствие Моники не прошло незамеченным. Первой на эту тему заговорила Бетти. По очереди жадно кусая от трех бутербродов сразу, она осведомилась со свойственным ей тактом:

— А где же графинечка? Почему этой чертовки нет рядом с тобой в минуту скорби?

— Она уехала.

И только. Так я надеялась защитить как собственное достоинство, так и доброе имя Люциуса. Людям ни к чему было знать подлинные обстоятельства его смерти. По моей версии, он получил инфаркт, переодеваясь после купания, и «скорая» прибыла слишком поздно.

Понятное дело, мне никто не поверил, и менее всех Бетти и Джун. Моя сдержанность в разговорах с ними намекала на то, что случилось нечто по-настоящему ужасное. Я и сама хотела поделиться и выплакаться на дружеском плече, но первый же намек на то, что я застала Люциуса с Моникой, вызвал бы такую волну пересудов, что в конечном счете я сама не узнала бы собственную историю. Если я не желала однажды услышать, что обнаружила мужа и лучшую подругу, когда они занимались любовью на полу, следовало держать язык за зубами.

Однако не прошло и недели, как однажды за ленчем у меня в доме Джун, патологически неспособная хранить что-то в тайне, вдруг брякнула:

— Джо, почему ты не сказала, что споткнулась об эту парочку, когда они трахались на полу?

Я подавилась салатом и раскашлялась.

— Откуда ты это взяла?!

— Все только об этом и говорят, — сообщила Бетти, в третий раз доливая себе вина. — Тьфу! Старая развратная жаба, вот он кто.

Меня осенило, что это всего лишь догадка, но я слишком устала для упорного отрицания. Я успела смириться с постыдной правдой и больше не заботилась ни о добром имени Люциуса, ни, если уж на то пошло, о собственном достоинстве. Мой угрюмый рассказ о случившемся явился не самой удачной приправой к ленчу. При каждом появлении прислуги я умолкала из осторожности, хотя прислуга обычно знает больше других.

— Предупреждаю, я не вполне уверена, что все именно так, как выглядело со стороны, и уж точно я ни об кого не спотыкалась! Просто… чем больше я об этом думаю, тем яснее вижу, что вы были правы. Джун, в тот самый день ты сказала, что эти двое завели интрижку прямо у меня под носом, а я отказалась поверить. Но вот я прихожу домой, нахожу их вместе в кабинке для переодевания и — что самое смешное — не верю даже тогда!

Джун, должно быть, потеряла дар речи от того, что так точно выбрала время для своих обличений. Так или иначе, я ждала вопля: «Вот видишь!», но его не последовало.

— Значит, теперь ты веришь? — уточнила практичная Бетти.

— Д-да… думаю, что да. Это очень нелегко.

— Но тебе, конечно, хотелось бы знать, сколько это продолжалось и как началось? — спросила Джун, опомнившись.

Я отодвинула тарелку, сложила салфетку и поднялась из-за стола. Я не видела смысла в болезненных раздумьях.

— Нет, не хотелось бы. Давайте перейдем в солярий и выпьем кофе там.

Мои подруги последовали за мной в залитое солнцем помещение.

— Наверное, стоит сказать себе: это было слишком хорошо, чтобы быть правдой, — заметила я за кофе.

— Да уж, правда никогда не бывает хороша, — согласилась Бетти.

Прошло десять дней. Сентябрь близился к концу, я вернулась в Нью-Йорк и сидела в библиотеке своей квартиры, у окна с видом на Пятую авеню, праздно наблюдая за полуденной транспортной пробкой в ожидании Нейта Натаниеля. Душеприказчиком Люциуса был Кредитный банк, а Нейт выступал как его представитель. Этим утром по телефону он объявил, что у него есть для меня новости.

Я продолжала одеваться в черное, но уже по привычке, поскольку утрата была омрачена гневом — моим теперешним постоянным спутником. У меня была масса времени, чтобы поразмыслить над обстоятельствами смерти Люциуса. Его предсмертные судороги снова и снова возникали в моем сознании, все больше напоминая зловещий видеоклип, в памяти всплывали мелочи, которым поначалу я не придала значения. Сознавая, что интрижка завязалась, быть может, с первых же дней и продолжалась все лето, воображая то, что предшествовало моему появлению в кабинке, я невольно вспоминала слова Джун: «Самый большой слепец — рогоносец!» Мой гнев, все более яростный, был направлен на Монику, а не на Люциуса, который, как и Гил (теперь я это знала), стал жертвой развратницы. Это она толкнула его на путь греха. Люциус не нашел в себе сил противиться чарам Моники.

Из окна квартиры, расположенной на пятнадцатом этаже одного из самых престижных зданий города, был еще и потрясающий вид на Центральный парк. Я устремила взгляд вдаль и подумала, что осенью парк напоминает лоскутное одеяло в красно-желто-коричневых тонах, протянувшееся до самого горизонта. Дни становились все короче, лето прошло, а с ним заканчивалась и самая долгая глава моей жизни. Вот-вот предстояло поставить в ней последнюю точку.

Из времен года в Нью-Йорке я больше всего любила раннюю осень, потому что она несла с собой открытие сезона в опере, балете, концертных залах — начало всевозможных интересных событий. Я думала о том, что это поможет примириться со вдовством, и прикидывала разные возможности, в том числе поездку в какие-нибудь экзотические места — это, как ничто иное, помогает проветрить мозги. Куда нацелиться?