Росток - Георгий Арсентьевич Кныш

протянул руку и резко повернул Аиду лицом к себе.

Ее черные глаза смотрели с укором и вызовом. Крепко стиснутые губы не проронили ни слова.

Увидев, что Аида заупрямилась, Григорий вскочил с кровати, закурил. Он знал: если жена решила молчать, то, хоть убей ее, ничего не скажет. Нет, на этот раз она заговорит!

— Испытанное оружие... — усмехнулся Григорий и грохнул кулаком по подоконнику. — Я день и ночь горю на работе, а ты...

Аида села. Достав из тумбочки гребешок, стала расчесывать волосы. Нежная розовая кожа на щеках налилась румянцем, и лишь это указывало, что она через силу сдерживается, чтобы не взорваться гневом.

— Опостылел ты мне, Гриша, — спокойно, размеренно произнесла наконец Аида, откладывая гребешок. — Не хочу с тобою жить. Хочу одна.

— Вот-вот! — подхватил он обрадованно, будто довольный тем, что жена признала свои тайные измены.

— Разойдемся мирно, Григорий, как воспитанные люди, без вражды, без грязи, — Аида не поднимала глаз, говорила спокойно, убедительно. — Ну кто я для тебя? Служанка, которая готовит еду, прибирает и гладит тебе рубашки, белье. А когда проснется у тебя похоть, пользуешься моим телом. Ты даже не знаешь, что в городе десятый день висит объявление о размене квартиры.

— Нашей квартиры! Нашей! — Григорий схватил Аиду за плечи и начал трясти.

Она мягко шевельнула плечами, высвободилась из его рук.

— Пусти. Больно, — презрительно скривила губы. — Моральный садизм за тобой замечала, физического нет...

— Вон как... Понимаю... — Григорий зашагал по комнате. — Лучший метод защиты — нападение.

— Что ты хочешь от меня? Чтобы я нашла тебе замену? Да! Я нашла ее! Чтобы я легла в чужую кровать? Да, было... Да! Да! Все было!..

Григорий оторопел. Всегда спокойная, уравновешенная, непорочная Аида, которая за его спиной жила как за каменной стеной, на которую он, того не осознавая, опирался, сейчас, на его глазах, стала чужой. На нее не то что опереться, до нее рукой дотронуться нельзя — обожжешься.

— Садись, — кивнула на стул Аида, — не торчи как столб. Хочу видеть твое лицо... Я все сказала, теперь твоя очередь.

Григорий присел. Их лица оказались на одном уровне. Лицо Аиды, покрасневшее от сдерживаемого гнева, снова приобрело спокойный, безмятежный вид. Тоненькие бровки будто в удивлении поднялись. Жгучие черные глаза оттенялись водопадом белых до пояса волос. Волосы — гордость и радость Аиды. Она осуждала девушек за то, что те чекрыжили свою красоту, безжалостно и бездумно обрезали косы.

Какой недосягаемо желанной казалась ему сейчас Аида, отдалившись, став чужой, порывая все прочные и непрочные нити, что связывали совместную их жизнь в течение десяти лет! Порывает?..

«Осведомленность — тоже оружие. Импульс от анализаторов двигательных центров проходит за несколько микросекунд. Хватит времени, чтобы опередить. И самому порвать непрочные нити, превратив их в запутанный, скомканный, никому не нужный клубок. Эмоции... Подступиться к ним, разложить на составные части, определить, что они, собственно, из себя представляют».

Григорий почувствовал себя уверенней. Краем глаза заметил, что Аида молча присматривается к его помятому лицу с синими кругами под глазами, безошибочно вычитывая на нем все его похождения. Щелкнул зажигалкой, примирительно протянул жене пачку сигарет.

— Хочешь?.. Еще не научилась?.. А моя вчерашняя пассия умеет. Чудо, а не женщина. Моложе тебя, и полная противоположность тебе. Огонь, вихрь, шквал... Имя? Такое же изысканное, как и у тебя. Майя. Встретились первый раз. В кафе «Под башней».

— Радуюсь и поздравляю с удачным выбором. — Искорка неподдельного любопытства затеплилась и угасла в глазах Аиды — холодных, спокойных, опустошенных.

— Были писатели, журналисты, напитки лились рекой, и разговор не мелел... — Григорий запнулся. Ему хотелось сгустить краски, подчеркнуть: дескать, вот какие у меня знакомые, тебе далеко до них.

Брови Аиды вздрогнули, в черных уголках глаз мелькнуло пренебрежение.

— Пьянство сводит убийцу с мудрецом.

— Вирутно! Истина в вине...

— В нашем селе привилось хорошее слово «одонки». Так называют то, что осаживается на дне. Ил, грязь... В русском языке оно имеет соответствие — «подонки», — воткнула в разговор филологическую шпильку Аида.

— Действительно, пили, запивали кофе... После я пошел с Майей, ночь провел у нее.

— У нее или с нею?

— Это детали... Я же не доискиваюсь до твоих...

— Дальше, Гриша, дальше... Открывайся напоследок во всей своей красе и привлекательности.

— Что могло произойти между мужчиной и женщиной, которые потянулись друг к другу и оказались наедине?

— Действительно, детали, мелочь...

— Что же тебя интересует?

— Завтра начнут приходить люди по обмену квартиры. Давай договоримся, кому и когда быть дома.

— Твоя затея, ты и определяй время. Ты целыми днями сидишь...

— Мне о хлебе насущном подумать надо... Я теперь не буду сидеть целыми днями дома.

— Разве я мало зарабатываю? На еду хватит и тебе и мне.

— Спасибо за щедрость. Но кусок твоего хлеба станет мне поперек горла.

— Тогда найди, кто подкормит...

— Не годится. От него зависеть тоже не хочу. Посмотри! — Аида поднесла к лицу Григория свои белые, нежные руки. Розовые ногти, слегка тронутые лаком, казались прилипшими к пальцам лепестками роз. — Знаю, что красивые, что воспитанный мужчина поцелует их без отвращения. — Она повернула ладони кверху. — Взгляни теперь на оборотную сторону... В конце концов, это моя жизнь с тобою. Все это написано здесь... Потрескавшаяся кожа с въевшимися в нее бороздками, царапины, рубцы. Это от стирки, от ножа, которым десять лет чистила картошку, резала мясо и хлеб... Это, Гриша, твои завтраки и обеды. Ты ежедневно их глотал, ни разу не поблагодарив. Теперь буду готовить для себя. Моим рукам никакая работа не страшна, лишь бы не была противной.

— Вон как ты заговорила... — в спокойном тоне жены Григорий уловил нечто большее, чем обиду обманутой женщины. Будто размышляя вслух, она изливала все, что передумала наедине, выверила, вымучила.

— Я долго молчала, Гриша. Может, в той молчаливой терпеливости моя вина. Девятнадцатилетней девчонкой пришла я к тебе. Принесла все, что имела, — безоблачную душу, чистое сердце, розовые надежды. Было и более важное — вера в