Принцип мести - Сергей Зверев

– Ты же и сказал, что Бог сотворил человека свободным. Вот человек и ослушался его наказа и не внял божественному предостережению – «смертию умрешь».

– Не мог Адам быть свободным, не зная разницы между добром и злом. Он стал свободным, ослушавшись Бога. А до того он пребывал в неведении, в незнании свободы... Следовательно, сотворен он был несвободным или отчасти свободным. Свобода пришла к нему вместе с грехопадением. Другое дело, что Адам совершил бессознательный грех, то есть неосознанно выбрал зло. Но это означает лишь то, что он все-таки совершил выбор. А выбор – это и есть свобода.

На сей раз Игнатий прислушивался к своим ощущениям.

– Хорошо, – сказал он, – я готов признать существование несотворенной свободы. Ангельский верховный князь Люцифер своим восстанием только подтверждает это. Как и то, что за ним последовали целые небесные полчища. Возбудив в себе адский огонь, он сделался дьяволом. Своим неполсушанием противопоставил себя Богу и Адам. Это значит, что и он воспользовался своей свободой. Ответственность Бога за свободное волеизъявление твари таким образом снимается.

– Но тем самым признается существование чего-то помимо Бога?

– Да. Это несотворенная свобода.

– Бог – первый демократ. Именно ему мы обязаны свободой выбора. Ему и Люциферу, поскольку он олицетворяет зло.

– Дьявол есть сила, паразитирующая на добре. Я позволю себе цитату...

Игнатий уронил подбородок на грудь и с видом величайшей сосредоточенности замолчал. Безмолвствовал он так долго, что я не удержался и постучал вилкой по графину, требуя немедленно озвучить обещанную цитату.

– Не ручаюсь за точность, но смысл высказывания таков: Бог допускает зло, поскольку в своей премудрости имеет возможность извлекать из зла высшее благо или наиболее возможное совершенство. Это и есть причина существования зла. Нельзя допустить ни того, чтобы Бог утверждал зло, ни того, чтобы он отрицал его безусловно: первого потому, что тогда зло было бы добром, а второго потому, что зло не могло бы существовать вовсе, но, однако, оно существует. Бог отрицает зло как окончательное или пребывающее, и в силу этого отрицания оно и погибает. Но Он допускает его как преходящее условие свободы, то есть большего добра. Бог терпит зло, поскольку прямое его отрицание или уничтожение было бы нарушением человеческой свободы, а значит, большим злом, так как делало бы совершенное, или свободное, добро в мире невозможным...

Я слушал Игнатия со смешанным чувством: какая-то часть моего существа была поглощена предметом нашего разговора, увлечена сложной траекторией мысли, ее пируэтами, но было во мне и что-то чуждое всему этому, противящееся столь категоричной постановке вопроса и глубоко недоумевающее по поводу всего происходящего. Возможно, на меня слишком сильно воздействовала абсурдность обстановки (ночь, келья, богословские споры, прерываемые лишь сорокоградусным стаккато) или публичная форма обмена религиозными взглядами, сокровенным. И еще мне казалось, что кроме нас вряд ли найдется на земле хоть один человек, которого в такой же степени волновали бы обсуждаемые нами проблемы. Мертвый, схоластический спор. Но оставалась маленькая надежда: возможно, где-то там, в недоступном для простого смертного измерении, к нам прислушивается сонм русских философов-богоискателей, тени которых мы имели неосторожность так дерзко потревожить, а за ширмой времен прячется незримо присутствующий среди нас Ориген, незаслуженно раскритикованный отцами церкви за вольнодумство.

И тогда я решился высказать одну из самых крамольных своих мыслей, то есть именно то, с чем никогда и ни с кем, кроме близкого друга, не поделился бы.

– Сатана – это не противовес Богу, а полюс свободы. Уничтожив Сатану или заковав его на тысячу лет, мы тем самым лишим человека свободного выбора. Следовательно, если свобода несотворена, то и зло неуничтожимо. Бог не может «отменить» несотворенную свободу. Это именно то, что он не в силах сделать.

– Чересчур смелый и скоропалительный вывод, – нахмурился Игнатий. – Но я не возражу и не стану раздуваться от праведного гнева. Ибо Бог от одной крови произвел весь род человеческий, дабы они искали Бога.

– Да, человечество – дитя кровосмешения...

– Оставим драматический вопрос об отцовстве. Речь о другом. Я опять возвращаюсь к терпимости. Поиск Бога, как ни крути, сопряжен не только с благочестием, но и с нечестием. И все-таки это не есть оскорбление имени и лика Божьего. «Ибо, – как сказал Господь, – Я милости хочу, а не жертвы, и Боговедения более, нежели всесожжений». На твое же утверждение попробую ответить словами святого Дионисия Ареопагита: «Ни в демонах, ни в нас нет зла как сущего, и проявляется оно только как оскудение совершенств и при отречении от присущих нам добродетелей». Это моя излюбленная тема. Что сие означает? Лишь то, что крайним полюсом свободы вовсе не должно быть зло, но меньшее добро, нежели абсолютное. Свобода в идеале заключается в выборе не хорошего, но лучшего. Зло существует только за счет положительных сил бытия. Поэтому Ориген отрицал вечный ад и признавал даже спасение дьявола, а значит, полное искоренение зла. Не могу не привести здесь высказывание Франка, особенно близкое мне: «Единственный способ реально уничтожить зло есть вытеснение его сущностным добром; ибо зло, будучи пустотой, уничтожается только заполнением, и, будучи тьмой, рассеивается только светом».

– Но это лишь частная победа света над тьмой. Не окончательная, – возразил я.

Как это ни странно, мы практически не пьянели, и алкоголь вопреки всему не притуплял нашей способности излагать свои мысли. Возможно, так нам только казалось, и какой-нибудь случайно забредший на огонек калика прохожий принял бы нас за сумасшедших.

– Нет, окончательная. После всеобщего воскресения и преображения зло преткнется. Бог да пребудет во всем, а поскольку он суть любовь и добро, злу негде будет укорениться.

– Но свобода останется, так?

– Пожалуй, что так.

– А свобода чревата бунтом. Мы почему-то называем точкой отсчета грехопадение Адама. Но восстание Люцифера, самого сильного из ангелов, было прежде. И именно оно предопределило грехопадение и всю человеческую историю. Люцифер создал пространство, в котором человек реализует свое право на свободу. И самый трудноразрешимый вопрос религии вовсе не в том, почему согрешил Адам, а почему восстал князь Света. Библия не дает на него ответа. Да, он захотел быть превыше Бога. Но почему захотел? Да, он порицал Бога? Но что заставило его порицать? Все свидетельствует о том, что по достижении Царства Божия и воцарения космической гармонии или чего там еще опять появится некто подобный Люциферу и начнет бунтовать против устоявшегося порядка. Это неизбежное следствие несотворенной свободы. А поскольку отрицание Бога как следствие свободного волеизъявления ведет к новой «порче» и распространению зла, то зло неистребимо, как неистребима свобода. Я вновь возвращаюсь к выводу, что дьявол – это полюс свободы.

– После победы света над тьмой никто не восхочет такой свободы, – устало проговорил Игнатий. – Злые духи перестанут упорствовать в злобе своей, и полнота образа Божия коснется их. Мы не знаем ничего о временах и сроках, не ведаем, как это будет. Замыслы Божии непрозрачны для нас, как и сам Его образ. Говоря словами апостола, мы видим Бога как бы сквозь тусклое стекло. Но надо верить, и Царство Божие не замедлит явиться.