Машина пространства. Опрокинутый мир - Кристофер Прист

себе, стараясь согреть. В конце концов я заявил:

– Нам нужно найти пристанище.

Я все время озирался в надежде заметить дома, но единственное, что удавалось увидеть при свете звезд, была явная пустошь. Отличительную ее черту составляла лишь растительная гряда – та самая, откуда мы еле-еле выбрались, – она возвышалась над нашими головами чуть не на сотню футов.

Амелия молчала, ее по-прежнему сотрясала дрожь. Я встал и начал стаскивать с себя сюртук.

– Пожалуйста, накиньте это на плечи.

– Но вы закоченеете до смерти.

– Вы промокли насквозь, Амелия.

– Мы оба промокли. Надо двигаться, иначе не согреться.

– Сейчас, – откликнулся я и вновь опустился рядом с нею. Сюртук остался на мне, но я расстегнул его и отчасти накрыл им Амелию, когда обнял ее за плечи. – Сначала надо немного отдышаться.

Амелия прижалась ко мне и спросила:

– Эдуард, где мы?

– Знаю не больше вашего. Где-то в будущем.

– Но почему так холодно? Почему так трудно дышать?

Я мог лишь поделиться с нею своей догадкой.

– Мы оказались на значительной высоте. Нас забросило в горный район.

– Однако земля здесь ровная!

– Следовательно, мы на плато, – не растерялся я. – А воздух разрежен из-за высоты.

– Пожалуй, я и сама пришла к подобному выводу, – сказала Амелия. – Прошлым летом я ездила в Швейцарию, и там на высоте дышать было так же трудно, как здесь.

– Но это безусловно не Швейцария.

– Подождем до утра, тогда и выясним наше местонахождение, – решительно произнесла Амелия. – Должны же где-нибудь неподалеку быть люди.

– А если мы за границей, что кажется вполне вероятным?

– Я знаю четыре языка, Эдуард, и еще несколько могу отличить от других. К тому же все, что от нас потребуется, – это установить дорогу до ближайшего города, а уж там мы как-нибудь разыщем британского консула.

Но в течение всего разговора я ни на минуту не забывал страшную сцену, которую мне довелось мимолетно увидеть сквозь стены лаборатории.

– Мы убедились, что в тысяча девятьсот третьем разразилась война, – сказал я. – Где бы мы ни были сейчас, в какой бы год ни попали, не может ли случиться, что она все еще не кончилась?

– Вы же видите: вокруг все тихо, никаких признаков военных действий. Но даже если идет война, мирных путешественников никто не тронет. На то есть консульства в каждом крупном городе мира.

При создавшихся обстоятельствах она держалась с удивительным оптимизмом, и это меня приободрило. В первый момент, когда я понял, что мы потеряли машину, меня охватило отчаяние. Как ни кинь, а перспективы у нас были, мягко говоря, сомнительными; Амелия, по-видимому, еще просто не осознала постигшее нас несчастье в полной мере. У нас было очень мало денег и ни малейшего представления о том, что творится в мире, о причинах, породивших войну 1903 года. Кто мог бы поручиться, что мы не очутились на вражеской территории и что нас, едва обнаружив, тут же не упрячут в тюрьму?

Пока что перед нами стояла насущная задача – дожить до утра вопреки холоду, – и она с каждой минутой представлялась все более неразрешимой. Нам повезло, что ночь выдалась безветренной, однако эта единственная милость судьбы не очень-то утешала. Почва у нас под ногами промерзла как камень, дыхание белыми облачками клубилось вокруг лиц.

– Надо двигаться, – снова предложил я. – Иначе мы схватим воспаление легких.

Амелия не возражала, и мы поднялись на ноги. Я принялся подпрыгивать на месте, но, должно быть, потерял много сил, даже не догадываясь об этом, – во всяком случае, я сразу же споткнулся. Амелии тоже пришлось несладко, и она пошатнулась, едва взмахнув раз-другой руками над головой.

– Что-то мне нехорошо, – признался я. Мне опять не хватало воздуха.

– И мне.

– Значит, нам нельзя напрягаться.

Я в отчаянии огляделся по сторонам, однако вокруг по-прежнему не было видно ничего, кроме растительной стены, вырисовывающейся на фоне звезд. Убежище, которое предлагала эта стена, было, возможно, сырым и противным, но для нас с Амелией единственным. Так я и сказал своей спутнице. Она тоже не могла придумать ничего лучшего, и мы, держась за руки, вернулись под защиту «водорослей». На самом краю поднимался обособленный куст – или, скорее, пучок стеблей, – и я пробы ради ощупал его руками. Стебли показались мне сухими, а почва вокруг них – не столь каменной, как та, на которой мы только что сидели.

Меня осенила догадка, я отделил один стебель от остальных и переломил его. По пальцам тотчас же потекла ледяная влага.

– Растения выделяют сок на изломе, – сказал я, протягивая стебель Амелии. – Если забраться под навес листьев, не задевая ветвей, мы больше не вымокнем.

Сев на грунт лицом к зарослям, я начал потихоньку вползать в укрытие. Я полз методично и не торопясь и вскоре очутился в темном и безмолвном растительном коконе. Мгновением позже за мной последовала Амелия, подобралась ко мне вплотную и затихла.

Откровенно говоря, лежать под кустом – удовольствие ниже среднего, но все же это предпочтительнее, чем быть игрушкой ветров на равнине. Минуты шли, мы не шевелились, и я мало-помалу стал чувствовать себя лучше: видимо, в тесноте тепло наших тел улетучивалось не так быстро.

Я потянулся к Амелии – нас разделяло всего-то дюймов шесть, не больше, – и положил руку ей на плечо. Ткань ее жакета была еще влажной на ощупь, но сама она, по-видимому, тоже немного согрелась.

– Разрешите, я обниму вас, – произнес я. – Не позволим холоду снова завладеть нами.

Я привлек ее к себе. Она пододвинулась без сопротивления, и мы оказались совсем рядом, лицом к лицу в совершенной тьме. Довольно было чуть шевельнуть головой, чтобы соприкоснуться носами; тогда я не выдержал и крепко поцеловал ее в губы.

Она тут же отстранилась.

– Пожалуйста, не злоупотребляйте своей силой, Эдуард.

– Как вы можете обвинять меня в этом? Нам надо сберечь тепло.

– Вот и давайте сберегать тепло, не больше. Я вовсе не хочу, чтобы вы меня целовали.

– Но я думал…

– Обстоятельства свели нас вместе. Однако не стоит забывать, что мы едва знаем друг друга.

Я не верил своим ушам. Дружеское поведение Амелии в течение всего дня я принимал как доказательство того, что и она неравнодушна ко мне, и, несмотря на трагичность нашего положения, одной ее близости было достаточно, чтобы воспламенить мои чувства. Мне казалось, она не отвергнет моего поцелуя, но после такого отпора я сразу замолк, растерянный и уязвленный.

Три-четыре минуты спустя Амелия опять шевельнулась и легонько коснулась моего лба губами.

– Вы мне очень нравитесь, Эдуард, – сказала она. – Разве этого мало?

– Я думал… признаться, я был уверен, что вы…

– Что я сказала или сделала такого, что дало бы вам право предполагать с моей стороны чувство бо́льшее, нежели просто дружбу?

– Мм… ничего.

– Тогда, пожалуйста, не делайте глупостей.

Она обняла меня одной рукой и прижала к себе чуть плотнее, чем раньше. И в течение всей бесконечной ночи мы лежали почти без движения, едва разминая мышцы, когда они совсем затекут, и без сна –