Иноземцы на русской службе. Военные, дипломаты, архитекторы, лекари, актеры, авантюристы... - Валерий Ярхо

Признавшись в том, что он и есть Дивей-мурза, военачальник посетовал на то, что у хана нет времени просто заморить русских — татары знали, что в лагере скопилось много раненых, на исходе были припасы, и для прокормления людей уже начали выбраковывать лошадей из кавалерии. Исходя из этого, Девлет-Гирей рассчитывал дожать Воротынского измором, но тут татары взяли важного языка, показания которого совершенно переменили их планы. Гонец вез в лагерь Воротынского грамоту, в которой говорилось, что на помощь Москве из Новгорода царь послал сорокатысячное войско.

Грамота эта была уловкой русских — никакого войска в Москву царь не посылал, но хан ей поверил и не рискнул дожидаться, когда голод сделает то, что не могут пока сделать сабли, стрелы и пули. Полагая, что в тылу у него движется рать вдвое большая, чем находится перед ним, хан послал своих воинов на штурм. После нескольких атак холм покрылся трупами, но хан приказывал атаковать снова и снова, и наконец его воины добрались до стен укрепления. Но, увлекшись азартом штурма, воображая, что победа совсем близка, хан упустил момент, когда уже под вечер по приказу воеводы Воротынского большая часть войска, оборонявшего «гуляй-город», скрытно вышла из укреплений, оставив в их стенах лишь сторожевой полк. Его сил хватало, чтобы создавать впечатление, будто обороняется весь гарнизон.

Пока татары пытались взять русские укрепления, полки Большой, Передовой и Правой руки лощиной обошли противника, дождались вылазки сторожевого полка и ударили Девлет-Гирею во фланг. Ошеломленные двойным натиском, измотанные многодневным бесплодным штурмом, ждавшие подхода значительных сил русских от Москвы, татары дрогнули — им показалось, что их атаковали те самые свежие русские рати, о которых шла речь в перехваченной грамоте! Испугавшись окружения, они побежали, бросив лагерь и обозы. Его преследовали, рубя нещадно, — разгром был полным! Под стенами укреплений на холме близ Молоди полегли семь тысяч турецких янычар, многие знатные татарские мурзы, сын и внук хана Девлет-Гирея, немалое число татар и ногайцев попали в плен.

Прорваться за Оку и уйти в Крым удалось менее чем десяти тысячам воинов — жалкий остаток грозного войска, с которым хан намеревался повторить Батыево нашествие на Русь. После такого военного краха Крымское ханство утратило почти все боеспособное население, и никаких разговоров о возвращении Астраханского и Казанского ханств впредь уже не велось.

В стане победителей награждали достойных: тем, у кого раны от пуль и сабель были спереди, увеличили поместья; впрочем, раненных в спину наказывали отъемом части имущества.

Что же до Юргена Фаренсбаха, то он после сражения при Молодях оставаться на русской службе не пожелал. Покинув страну, капитан ландскнехтов отправился в Вену, а оттуда в Данию, где прослужил семь лет, достигнув чина гофмаршала. Однако в 1581 году он опять оказался в пределах Московского царства, но теперь уже в качестве командира крупного отряда немецких наемников в войске польского короля Стефана Батория и весьма успешно воевал против русских.

Взятый в плен у Молоди Дивей-мурза был доставлен к Ивану Грозному в Новгород и во время беседы с царем попросился к нему на службу. Мурза несколько лет в большом почете прожил при русском дворе, сопровождая царя в военных походах, но, когда польско-литовское войско, в котором как раз и находился Фаренсбах, осадило Псков, переметнулся к Стефану Баторию. Судя по тому, что больше о Дивей-мурзе никаких верных исторических сведений не осталось, можно предположить, что карьеры у польского короля он не сделал.

Балтийское море в те времена представляло собой арену ожесточенной борьбы нескольких держав, бившихся за установление своего контроля на торговых путях, связывающих балтийские порты. Польские, литовские и шведские корсары перехватывали датские и ганзейские купеческие суда, шедшие в Ругодив (Нарву) и другие порты, принадлежавшие тогда русской короне. Одни только любекские купцы от этих налетов понесли убытка больше чем на 100 тысяч талеров. Но летом 1570 года — аккурат в те дни, когда Клаус Курсель, в чью авантюру ввязался Юрген Фаренсбах, лишился головы, а датский принц Магнус явился в Москву за ливонской короной, — в море на разбойный промысел вышел некий капитан Карстен Роде, объявивший себя «адмиралом каперов московского царя».

У Роде действительно имелось выправленное по всей форме каперское свидетельство, выданное в Александровской слободе; в нем Роде назывался «царским атаманом и военачальником». В свидетельстве говорилось: «…Корабельщику, немчину Карстену Роде со товарищи, преследовать огнем и мечом, в портах и в открытом море, на воде и на суше не только поляков и литовцев, но и всех тех, кто станет приводить к ним, либо выводить от них товары или припасы, или чтобы то ни было». Во все русские порты и крепости на Балтике разосланы были указы воеводам и другим служилым людям, в которых строго-настрого велено было: «Держать того немчина-корабельщика и его товарищей в большом бережении и чести, помогая им чем нужно. А буде, избави Бог, сам Роде или который из его людей попадет в неволю — того немедля выкупить, выменять или иным способом освободить».

Согласно договоренности сам Роде имел право на десять процентов добычи, но обязан был продавать суда и товары в русских портах. Пленных, которых можно было обменять, или за которых можно было получить выкуп, он также должен был «сдавать в портах дьякам и иным приказным людям». Экипаж капера права участвовать в дележе добычи не имел, но получал жалованье в размере шести талеров в месяц.

Господин Роде был уроженцем Дитмаршена — крестьянской республики, образовавшейся в Голштинии в XII веке и просуществовавшей до 1559 года. Купец и капитан собственного судна, он вел торговлю с Любеком, но потом занялся более выгодным промыслом, сделавшись морским разбойником, что было не редкостью в то время — многие владельцы судов, в зависимости от политической ситуации, по нескольку раз меняли род занятий, переходя из купцов в пираты и обратно. До того как поступить на службу к московскому царю, Роде состоял капером датского короля Фредерика II. Как он попал в Москву, ничего не известно, но удивительного в этом нет ничего, если учесть, что связи между датским и русским дворами были давнишними и враг у обоих государств был общий — Швеция.

Свое судно Роде снаряжал во владениях принца Магнуса. После того как Роде предъявил каперское свидетельство, выданное ему в Александровской слободе, куда сам принц собирался ехать с посольством, ему помогали во всем. На русские деньги он приобрел пинку — трехмачтовое грузовое судно водоизмещением 40 тонн — и набрал команду. Пинка была вооружена тремя литыми чугунными пушками, десятью меньшими орудиями — «барсами», восемью пищалями и двумя боевыми кирками для пролома бортов.

Несмотря на то что пинка почти сразу же потекла и приходилось непрерывно вычерпывать из нее воду, вскоре «русские каперы» открыли свой боевой счет: возле острова Борнхольм они взяли на абордаж одномачтовый «буер», шедший с грузом соли и сельдей. Захваченный буер вооружили, и часть команды пинки перешла на него под началом Роде, саму же пинку он поручил команде одного из своих лейтенантов.