Путевой дневник - Альберт Эйнштейн

Совершенно ясно, что сионисты использовали турне в целях пропаганды. Особенно вопиющим примером этому станут речи Бен-Сиона Моссинсона, который делал скандальные заявления, что Эйнштейн учит иврит и собирается поселиться в Иерусалиме. В этом примере можно увидеть циничное использование того обстоятельства, что Эйнштейн не понимал иврита.

Сионистская организация в Лондоне также подчеркивала чрезвычайную важность приезда Эйнштейна. Приветствуя его в Палестине, Хаим Вейцман определил национальную роль Эйнштейна, о которой он не предупредил его заранее, а именно – роль того, кто восстановит нацию как в Палестине, так и в диаспоре296.

Прием и восприятие Эйнштейна еврейской общиной можно лучше всего понять при тщательном анализе того, как его визит был освещен в местной прессе. Комплименты, которыми забрасывали Эйнштейна, были полны гипербол, обожание – безгранично. Увлечение Эйнштейном в ишуве достигло своего апогея на главном мероприятии его визита – инаугурационной лекции для Еврейского университета на горе Скопус. Газета Ha’aretz назвала эти празднования «национальным фестивалем и фестивалем науки». То, что Эйнштейн поднялся на сцену, чтобы выступить с лекцией, в интерпретации прессы стало священным моментом. Сион вновь распространял знание Торы. Высокий гость воспринимался как первосвященник в новом «храме знания, который будет построен в Сионе»297. Эйнштейн стал национальным символом. И, кажется, он это понимал, судя по тому ореолу, который он нарисовал вокруг своей головы на открытке сионистскому лидеру Артуру Руппину298.

Испанское научное сообщество с относительностью впервые познакомили математик Эстебан Террадас-э-Илья и физик Блас Кабрера в 1908 году. Они же были главными распространителями теории после 1919 года. При отсутствии достаточного количества ученых-исследователей в Испании относительностью занялись главным образом математики. А главным ее потребителем стал недавно появившийся «научный средний класс», который состоял в основном из инженеров и врачей. Многие из ведущих сторонников теории были консервативными католиками. Популяризация теории для широкой аудитории сделала относительность «культурным феноменом, который одновременно привлекал разные слои общества и разные области дискурса». Главным оппонентом теории в научном сообществе был астроном Комас Сола (Comas Solá)299.

Влияние приезда Эйнштейна в Испанию было многоуровневым. Визит привел к важным переменам в популярном представлении о науке, которые, впрочем, могли начаться и до визита. Поскольку Эйнштейна воспринимали как «символ престижа науки», интеллектуальная элита стала склонна приветствовать «чистую науку как часть культуры». Научный средний класс намеревался вытеснить старые политические и культурные элиты, которых смущала пресловутая «непостижимость» относительности300. У визита было также и политическое значение. Каталанские националисты в особенности старались использовать знаменитого гостя для своих идеологических нужд301.

Какие общие выводы специалисты по истории науки могли сделать из восприятия относительности в этот период?

Как отмечает Ренн, путешествия Эйнштейна «помогли процессу эмансипации, который уже шел в местных научных организациях, стремящихся отвести более важную роль базовой науке в обществе»302. Глик заключает, что принятие относительности «привело к противостоянию как самих ученых, так и их дисциплин»303. Вследствие чего слава Эйнштейна и его теорий «вызвала размышления о статусе науки и отдельных ее дисциплинах в национальном сообществе, а также о связи между местной и глобальной традициями в науке»304.

Новый подход к вопросу о принятии научных теорий касается природы передачи научного знания. Патиниотис (Patiniotis) и Гавроглу (Gavroglu) предлагают такой подход, который уходит от традиционных исследований рецепции. Вместо того, чтобы сосредоточиться на передаче знания «от центра к периферии», что является моделью исследований рецепции, они фокусируют свое внимание на «присвоении идей и практик периферией»305. Для подобного подхода могла быть полезна уже упомянутая концепция «зон контакта» Мари Луизы Пратт, в которой имеет место «транскультурация» (transculturation). В процессе транскультурации «подчиненные или маргинальные группы избирательно и изобретательно используют материал, переданный им доминантной или столичной культурой». Подробные исследования, которые применили бы концепцию «присвоения» относительности научными сообществами тех стран, которые посетил Эйнштейн в своем турне по Восточной Азии, пока еще не написаны.

Какие выводы о личности Эйнштейна, о более общих его взглядах и мнениях, о его манере путешествовать можем мы сделать из его «полукругосветного» путешествия, которое продолжалось полгода?

Мы увидели, что путешествие через океан почти сразу же изменило состояние духа Эйнштейна, и он занялся как анализом своей собственной личности, так и определением отличительных черт разнообразных людей, с которыми он должен был встретиться. Путешествие также заставило его столкнуться с многообразием собственных самоопределений, определить себя этнически как еврея, национально как немца и швейцарца, континентально как европейца и, наконец, говоря о полушарии Земли, как жителя Запада.

Дневник дает понимание того, как Эйнштейн путешествовал за границей. Его поездки по Европе резко отличаются от заокеанских путешествий, в которых он выказывал большую пассивность. Он с большой радостью предоставлял местным организаторам решение практически всех вопросов. Он был готов поступиться своей независимостью – до известного предела – в обмен на больший комфорт. Длительные путешествия также подарили ему новую возможность подольше быть вдали от «действующего на нервы» Берлина.

Стиль его путешествий представляет собой захватывающее противоречие. При том, что они с Эльзой были единственными участниками турне, то есть теоретически должны были бы походить на частных путешественников, их поездки в итоге напоминали пакетные туры для туристов.

Еще один занимательный вопрос: кто извлекал бо`льшую пользу из поездок Эйнштейна, он сам или принимающая сторона? В Японии он был явно связан по рукам и ногам напряженной и утомительной программой, которую для него составило издательство «Кайдзося». Однако в то же время он использовал турне для пропаганды и распространения своих научных теорий. Возможность на долгое время покинуть Берлин, где политическая ситуация была тревожной, также оказалась важным бонусом для Эйнштейна. В Палестине, скорее всего, весы склоняются в пользу организаторов. Для сионистов визит самой известной несионистской еврейской знаменитости стал изумительной рекламной кампанией. Для Эйнштейна этот приезд, прежде всего, был способом удовлетворить свое любопытство и посетить страну, достижения которой он к тому времени поддерживал уже несколько лет. Это также давало ему возможность стать участником одного из решающих моментов для Еврейского университета – еврейского проекта, который был для него самым важным.

Что касается убеждений Эйнштейна, мы можем сделать следующие выводы. Мы увидели множество примеров, в которых Эйнштейн поддерживает географический детерминизм. Когда температура воздуха неуклонно поднимается, он пишет: «Древние греки и евреи жили в менее ленивой атмосфере. Неслучайно область активной интеллектуальной жизни с тех пор сместилась к северу. Настолько удобнее для вегетативного существования»307.