Писатели и любовники - Лили Кинг

Словно бы не могу вернуть себе равновесие. Песня назойливо продолжает звучать у меня в голове. Пробую спрятаться в холодильнике, но линейные повара уже начинают выкладывать продукты и всё заходят и заходят. Остаток смены – когда не бегаю к столикам – просиживаю на корточках возле шкафа со столовым бельем у официантской станции, делая вид, что привожу в порядок стопки скатертей и салфеток.

Когда наконец завершается смена, выбираюсь из здания и отстегиваю велосипед, но не сажусь на него. Не хочу оказаться дома слишком быстро. Не хочу лежать в постели вот такой взбаламученной. Веду велосипед за рога вдоль реки.

Начинают возвращаться студенты. Последние два дня улицы закупорило от запаркованных вторым рядом “универсалов”, набитых пластиковыми молочными ящиками и одеялами. Нынче студенты разгуливают стайками прямо по проезжей части, орут что-то другим стайкам в дверях баров. Из общежитских окон плещет музыка. Тропинка вдоль реки тоже многолюдна, тут полно первокурсников, которым пока некуда деваться. Иду неспешно, тикают колеса моего велосипеда.

Миную бегунов, гуляющих и велосипедистов. Низко над самым газоном двое пижонов в головных повязках перекидываются тарелкой фрисби. Компания девушек валяется на земле и смотрит на луну, почти полную. В такое время вечера эта тропинка была когда-то целиком моей. Уже скучаю по лету.

В Шотландии до тебя буду.

Мимо меня пробегает женщина, капюшон толстовки поднят, кулаки сжаты. Успеваем встретиться взглядами. “На помощь” – вот что, кажется, говорим мы друг дружке.

За пешеходным мостом толпа редеет. Ищу стадо гусей, но их нет. Неужели на юг уже подались?

Обнаруживаются перед следующим мостом – размашистая сердитая гуща, хрюкают и фыркают, как свиньи. Они на набережной в траве у самой реки. Некоторые наполовину в воде, крылья хлопают по поверхности. Другие клюют что-то на земле. Приближаюсь, несколько голов поднимается в надежде на еду. У меня для них ничего нет, но тут идеальное место, чтобы громко спеть о дивных брегах и дивном юру, что б этот юр ни значил, вот я и запеваю. Поднимаются еще головы. Мама сказала как-то раз, что у меня чудесный голос. Я пела вместе с Оливией Ньютон-Джон67 в машине и пыталась вытянуть из мамы эти слова. Не просто рассеянно пела. Я нарывалась на комплимент. Голос у меня – ничего особенного, но когда мать говорит тебе что-то о тебе же, даже если ты это вымогаешь, всякий раз трудно в это не верить.

Пою гусям. И чувствую ее. Не то же самое, что вспоминать ее или тосковать по ней. Я чувствую ее рядом. Не знаю, гуси ли она, или река, или небо, или луна. Не знаю, снаружи она или внутри меня, но она здесь. Чувствую ее любовь ко мне. Чувствую, как моя любовь достигает ее. Краткое, простое соприкосновение.

Допеваю песню и толкаю велосипед вверх по речному склону. Некоторые гуси наблюдают, головы торчат над остальными. Их шеи в свете луны кажутся темно-синими, полосы под подбородком – голубыми.

Через несколько утр меня сбивает машина. Я подбадривала саму себя, выгуливая собаку. Выпали неудачные писательские дни, и меня подмывало откатиться на главу назад и исправить ее, но я не могла. Надо было двигаться дальше, добраться до конца. Художники, говорила я себе, пусть даже ничего не знаю о живописи, не начинают на одном краю полотна и не двигаются потом скрупулезно до другого края. Они создают подмалевок, основу формы, света и тени. Композицию нащупывают медленно, слой за слоем. Сейчас у меня первый слой, говорила я себе, когда мы заворачивали за угол, собака тащила меня к чему-то впереди, когти цокали по тротуару. Не полагается, чтоб сразу получилось хорошо или исчерпывающе. Нормально, что ощущается скорее как жидкое, а не как твердое, громадное, растекающееся неподатливое месиво, говорила я себе. Нормально, что я не уверена, как там дальше, – там может быть что-то неожиданное. Нужно доверять… Тут поводок вырывается у меня из руки, пес бросается через дорогу за белкой, я кидаюсь за ним и врезаюсь в чей-то серебристый седан.

Оказываюсь на земле в паре футов от того места, где была. Все смотрится, наверное, гораздо хуже, чем на самом деле. Автомобиль тут же останавливается, из него вылетает женщина, приговаривает “простите, простите, простите” с карибским акцентом, поднимает меня, обнимает. Кто-то приводит собаку. Всхлипываю, но, конечно, не потому, что мне больно. Бедро и запястье слегка саднят, но и только.

– Я вас сию же минуту везу в больницу, – говорит она.

Но мне в больницу нельзя, и я с облегчением понимаю, что и не надо. Женщина настаивает – просто на всякий случай, говорит. Иногда бывают внутренние повреждения. Приходится объяснять, что мне это не по карману.

– Я заплачу! Ну разумеется, я заплачу!

Говорю ей, что без страховки рентген обойдется в сотни долларов, она пугается и возвращается в машину.

На работе запястье болит все сильнее, а к концу вечера почти все мои заказы носит наш младший официант. Впрочем, сломанной рука не ощущается. Повезло. Если бы этот несчастный случай вышел хоть чуточку тяжелее, от медицинских расходов я бы пошла ко дну.

Когда через несколько вечеров вновь появляются Лиз и Пэт Дойл и рассказывают мне о некоей работе – настоящей, с медицинскими льготами, – я оказываюсь восприимчивее, чем была до этой аварии.

– Я подумала о вас, потому что ваша мама помогла этой организации встать на ноги, – говорит Лиз. – И это писательская работа. Им нужен писатель. – Она вручает мне визитную карточку: “ЛИНН ФЛОРЕНС МЭЗЕРЗ. СЕМЬИ В НУЖДЕ”. – Линн – тот еще персонаж. Она вам понравится.

В поход на собеседование Мюриэл заставляет меня нацепить пояс с чулками и ее бежевые туфли на каблуках. Я не отличаюсь от женщин, каких миную на Бойлстон-стрит, но ощущаю себя ряженым уродцем.

Линн не была знакома с моей матерью, но она из таких, кого мама обожала, – быстрая, говорливая, с хрупким, но обаятельным налетом женственности, прикрывающим мужскую уверенность и напор.

– Садитесь, садитесь, – говорит она, указывая мне на зеленый обитый стул. Сама плюхается в кресло за своим столом. Пододвигаю ей свое резюме. Пробегает по нему взглядом, возвращает. – У вас несусветный перебор компетенций. Аблас эспаньоль?

– Си. Виви дос анос а Барселона кон ми новио Пако ке эра ун професор де каталан перо ме хизо лока и туве…[1]