Первая мировая в 211 эпизодах - Петер Энглунд

За столом сидели шестеро, болтали о том о сем. И все же постоянно возвращались к теме войны — такой силой притяжения обладало это событие. Говорили, что для женщины, потерявшей мужа, есть определение — “вдова”, но нет названия для женщины, потерявшей ребенка. Или соглашались, что немецкие цеппелины вполне могут долететь до Парижа и разбомбить его. Или рассказывали, что в Лондоне начали надевать на уличные фонари специальные абажуры, изобретенные знаменитой танцовщицей Лои Фуллер. Или обсуждали вот что: письма счастья с молитвами; такие письма рассылались разным людям с просьбой переписать молитвы и послать их затем еще девяти адресатам, иначе “тебя и твоих близких постигнет несчастье”.

Нет, войны было не избежать, утверждали двое сидевших за столом, они были членами кабинета министров.

Один из них — Аристид Бриан, министр юстиции, опытный политик, прожженный прагматик (некоторые сказали бы — оппортунист) левацкого толка, настроенный антиклерикально. Красноречивый Бриан становился все более важной политической фигурой, и многие другие министры завидовали ему, поскольку он побывал на фронте. В этом месяце он начал отстаивать новую идею: если война на западе увязла, почему бы не послать франко-британскую армию в какое-нибудь другое место, допустим, на Балканы? Другой — Марсель Семба, министр общественных работ, адвокат, журналист, один из лидеров французской социалистической партии. Оба министра входили в коалиционное правительство, сформированное после начала войны. Мало кто удивился, что Бриан стал членом правительства: он известный карьерист, привыкший к власти, ее условиям и возможностям. И наоборот, кандидатура Семба изумила многих, особенно радикалов; в их стане на работу в правительстве смотрели как на предательство, так же как и осуждали немецких социал-демократов, которые одобрили военные кредиты[50].

За разговором стало ясно, что даже министры не знают, сколько же солдат у них в армии. Отчасти потому, что военные чины, частенько выражавшие свое презрение к гражданским властям, славились своей скрытностью, а отчасти из-за того, что после летней мобилизации и осенних катастрофических потерь, особенно в сражении у Марны, списки личного состава не были выправлены. (Число убитых было засекречено и не разглашалось даже после окончания войны.) Ни один гражданский министр не посмел бы потребовать ответа у генералов — все они всё еще имели статус непогрешимых божков, причем во всех воюющих странах. Однако удалось произвести грубый подсчет на основе общего количества пайков, ежедневно выдаваемых солдатам. Известно также, сколько бутылок шампанского правительство передаст в войска в рождественский сочельник.

Обед опечалил Корде — как же вжился его давний кумир Семба в новую роль министра, как же он любит свою должность! Корде записывает в дневнике:

25.

Пятница, и декабря 1914 года

Крестен Андресен становится свидетелем разграбления Кюи

Когда они покидали Фленсбург, пошел мокрый снег, укрыв город плотным одеялом. Состоялся привычный ритуал. Женщины из Красного Креста осыпали его и других солдат шоколадом, печеньем, орехами, сигарами, а в винтовки втыкали цветы. Он взял подарки, но решительно отказался от цветов: “Рано меня хоронить”. На поезде ехали 96 часов. Он мало спал в пути. Отчасти из-за волнения, отчасти из чистого любопытства. В основном сидел в купе у окна (к счастью, им не пришлось ехать в товарняке, как многим другим) и пожирал глазами все, что проплывало мимо: поля сражений вокруг Льежа, где все до единого дома либо почернели от копоти, либо стояли разрушенные после тяжелых августовских боев (это были самые первые бои на западе); суровый ландшафт долины Мааса; туннели; зимние, но зеленые равнины северо-западной Бельгии; горизонт, зубчатый от пушечного огня и вспышек взрывов; города и деревни, не тронутые войной, погруженные в глубочайший покой; и города и деревни, отмеченные сражениями, населенные призраками войны. Наконец они высадились в Нуайоне, в северо-западной Франции, и при свете луны двинулись на юг; мимо них по дороге громыхали пушки, повозки, автомобили, и гул от далеких взрывов все нарастал.

Полк теперь занял позицию вдоль железнодорожной насыпи, вблизи маленького городка Лассиньи в Пикардии. К своему облегчению, Андресен увидел, что здесь довольно спокойно, несмотря на досадный, но в общем-то безрезультатный артобстрел[51]. Служба показалась ему не слишком обременительной: четыре дня — в глинистых окопах, четыре дня — отдых. Несли караул, выжидали, иногда выпадала бессонная ночь в секрете. Французы залегли примерно в трехстах метрах от них. Воюющие стороны разделяли обычное проволочное заграждение[52] да поле. Урожай 1914 года — поникшие снопы ржи — догнивал на этом поле. Больше ничего. Зато гораздо больше можно было услышать: свист пуль (чи-чу), пулеметный треск (дадера-дадера), разрывы гранат (пум-цу-у-и-у-у-пум)[53]. Еда была превосходной. Их кормили горячей пищей два раза в день.