Не горюй! - Мэриан Кайз

Черт возьми, я этого не знала.

Я только знала, что мне больно.

Следующий период в нашем доме до сих пор называют Большим террором. Даже сейчас Хелен иногда говорит:

— Помнишь время, когда ты вела себя, как Адольф Гитлер? Мы все тебя боялись и мечтали, чтобы ты уехала в Лондон.

Во мне произошла ужасная перемена. Как будто кто-то щелкнул выключателем. Из печальной, одинокой и несчастной женщины я превратилась в бешеную фурию, зациклившуюся на ревности и желании отомстить Дениз и Джеймсу. Я с наслаждением придумывала несчастья, которые могли случиться с ними.

Когда я лежала целыми днями в постели, не в состоянии даже говорить, я не проявляла агрессивности. Разумеется, я нагоняла на всех тоску и ничего не делала по дому, но больше меня не в чем было упрекнуть. Теперь же я превратилась в буйную сумасшедшую, которую по ошибке выпустили из дурдома. Во мне накопилось столько ярости и гнева, а человека, на которого это все можно было заслуженно излить — то есть Джеймса, — не было под рукой. Поэтому моя семья, абсолютно ни в чем не виноватая, а, наоборот, пытающаяся помочь мне, оказалась на линии огня. Вместо Джеймса я орала на них и хлопала дверями им в лицо.

Когда я вернулась из Лондона, в моем горе было какое-то достоинство. Я чувствовала себя женщиной Викторианской эпохи, разочаровавшейся в любви, у которой нет иного выхода, как повернуться лицом к стене и умереть. Но умереть красиво, в окружении нюхательных солей — как Мишель Пфайффер в «Опасных связях».

Теперь же я больше напоминала Кристофера Уокена из «Охотника за оленями». Я стала психопаткой. Сумасшедшей. Опасной для себя и других. Я бродила по дому с диким выражением в глазах, и все испуганно замолкали, стоило мне войти. Мама с папой с тревогой следили за мной, Анна и Хелен сразу же уходили, едва я появлялась.

Я не носила камуфляжной формы, не перепоясывалась патронташем, не имела при себе страшного автомата и гранаты в кармане. Но я чувствовала себя такой сильной, будто все это у меня есть, да и реагировали все на меня с соответствующим ужасом.

Великий террор наступил с того дня, как я посмотрела с мамой видеофильм. Не стану рассказывать, что тогда произошло.

Слишком стыдно за себя. К счастью, магазин видеопроката не стал выдвигать обвинения. Управляющий магазина сказал правду: они лишь складируют видеокассеты, к его собственному мнению и моральным принципам они никакою отношения не имеют.

Великий террор продолжался несколько дней. Любая мелочь могла завести меня — особенно любовные сцены на экране телевизора. В моей голове постоянно прокручивался видеофильм с Джеймсом и Дениз в постели. Когда я видела на экране другие пары влюбленных, я приходила в ярость.

К счастью, в жизни мне наблюдать любящие пары не доводилось. Мама с папой не вели себя, как влюбленные. Самое романтичное, что мой отец творил моей матери в конце недели, было:

— Может быть, съездим в суббогу в супермаркет?

Хелен постоянно приводила в дом поклонников, но она лишь издевалась над ними, и это даже доставляло мне мрачное удовольствие. Что касается Анны, то это совсем другая история, о ней я расскажу в другой раз.

Еще я очень много материлась в этот период. И швырялась вещами. Например, я могла швырнуть книгой в телевизор, если видела на экране целующуюся пару, или запустить туфлей в стену или бутылочкой Кейт в окно. Вообще всем, что попадалось под руку. Я ругалась, как базарная торговка, и вылетала из комнаты, с такой силой хлопая дверью, что с крыши, должно быть, слетала черепица. Дело дошло до того, что стоило мне войти в гостиную, любой, кто там находился, поспешно переключал канал и останавливался на чем-то нейтральном, вроде Открытой университетской программы по прикладной физике или документальном фильме про холодильники.

— Что показывают? — ворчливо спрашивала я.

— Ну… вот только это, — нервно отвечали они, макая в сторону телевизора дрожащей рукой.

Мы все молча сидели, делая вид, что смотрим эту передачу. От меня исходили пугающие флюиды, а мама, Анна и Хелен боялись выступить с предложением переключить канал и выжидали, когда будет прилично улизнуть и продолжить смотреть фильм по маленькому телевизору в маминой комнате.

Когда же они поднимались и тянулись к двери, я орала:

— Куда это вы идете? Не в состоянии находиться со мной в одной комнате? Мало того, что мой муж меня бросил, так еще и моя семья меня избегает.

Бедные жертвы останавливались в смущении, не решаясь уйти, но явно не желая оставаться. И ненавидя меня за это.

— Валяйте, уходите! — злобно цедила я. — Убирайтесь!

Я вела себя настолько ужасно, что никто, даже Хелен, не мог набраться храбрости и сказать мне, что я безумно эгоистична и вообще настоящая стерва. Вся семья была в заложниках у моего дикого нрава и непредсказуемых поступков.

Только к Кейт я относилась с некоторым уважением. И то не всегда.

Однажды, когда она заплакала, я резко крикнула:

— Заткнись, Кейт!

Случилось невероятное: девочка сразу замолчала. Но с той поры, сколько я ни старалась, я не могла воспроизвести этот тон. Я пробовала и так и сяк, но она продолжала голосить, вне сомнения думая: «Ха! Хоть ты один раз и напугала меня на долю секунды, но можешь быть уверена, черт побери, что это не повторится».

Меня переполняла энергия. Моего тела не хватало, чтобы вместить всю эту энергию, и я не знала, что с ней делать. Особенно после того, как я долгое время была лишена ее начисто. Мне казалось, что я вот-вот взорвусь. Или сойду с ума. Хуже всего, мне все еще не хотелось выходить из дома, хотя я чувствовала в себе достаточно сил, чтобы пробежать сто миль. Во мне скопилась сила десяти мужиков. Я смогла бы завоевать золотые медали на Олимпийских играх в любом виде спорта. Я чувствовала, что могу бегать быстрее, прыгать выше, кидать дальше, поднимать больше и ударять сильнее, чем кто-либо в мире.

В первую ночь, когда меня охватила ревность, я выпила полбутылки водки. Заставила Анну одолжить мне пятнадцать фунтов и послала Хелен в магазин, торгующий без лицензии.

Анна, конечно, тоже с удовольствием сбегала бы в магазин и вернулась бы с водкой. Вот только когда? Она могла появиться через неделю, рассказав путаную историю, как встретила в магазине людей, едущих в Стоунхендж, и решила, что будет неплохо к ним присоединиться. Или поведать, что с ней произошло нечто странное и она потеряла неделю. А я могла ответить ей, что в этом нет ничего странного. Если она отправилась на квартиру к своему дружку Шейну и там накурилась, то понятно, куда девалась неделя.

Нельзя сказать, что уговорить Хелен было легко.

— Я утону! — жаловалась она, поскольку погода продолжала оставаться мерзкой.

— Не утонешь, — мрачно уверяла я сквозь сжатые зубы, тон мой подразумевал, что это дело нетрудно и организовать.