До конца времен - Айрис Джоансен

— Это случилось в Саид-Абабе, — быстро произнесла девушка.

— Что? — Шандор буквально впился взглядом в ее лицо.

— Я говорю о шрамах, — Сандра смотрела на лоскуток неба, темневший в просвете между кронами сосен. — Это случилось шестнадцать лет назад в Саид-Абабе.

Шандор застыл, словно пораженный громом.

— Но ведь шестнадцать лет назад тебе было не больше двенадцати… а раны, от которых остаются такие шрамы, должны быть очень глубокими. — Он старался говорить ровно, чтобы Сандра не испугалась и снова не замкнулась в себе.

— Они и были глубокими, а потом стали нарывать. Лишь по счастливой случайности удалось избежать гангрены. В лагере почти не было антибиотиков. — Девушка облизнула губу. — Я бы, наверное, умерла, если бы не Дмитрий.

— В лагере?

— Я провела два года в лагере для перемещенных лиц в Саид-Абабе. — После стольких лет забвения слова приходили с трудом. — Это было сразу после революции. Люди, захватившие власть, оказались куда более жестокими, чем свергнутые ими тираны.

— Я слышал об этом. — После революции в Саид-Абабе до Тамровии доходило множество историй о зверствах тамошнего режима. Так, значит, Алессандра попала в самое пекло этого ада!

— Но ты же американка. Почему ты попала в лагерь для перемещенных лиц?

— Я никогда не говорила, что я родом из Штатов. Речь шла лишь об американском паспорте. После революции у меня не было никаких документов. Я ничего не знала о своей национальности. Джеймс решил, что я вполне могу быть американкой, потому что один из лагерных офицеров вроде бы видел, как я бродила по улицам городка, построенного вокруг американского нефтеперерабатывающего комплекса. — Сандра пожала плечами. — Вообще-то сомневаюсь. Нашли меня за много миль от этого городка. Я лежала в лихорадке у обочины дороги. Джеймс говорит, что мои раны вполне могут быть следствием долгих скитаний по пустыне.

— Джеймс говорит, — задумчиво повторил Шандор. — А сама ты разве не знаешь?

— Нет. Я не помню ничего до той минуты, когда очнулась в лагере. Вот почему оказалось так трудно определить мою национальность. Я свободно говорила по-английски, по-немецки и по-французски. А завод и городок, где меня якобы видели, были разрушены бомбами. — Сандра понизила голос. — Говорят, город горел несколько дней, и клубы черного дыма были видны за сотни миль.

Клубы черного дыма. Шандор представил себе эту страшную картину, полную ужаса и отчаяния.

— Американское правительство выразило тогда протест, — вспомнил Шандор. — Но большую часть американских граждан успели вывезти до того, как стало по-настоящему жарко. Неужели о тебе не было никаких запросов?

Сандра покачала головой.

— Никаких запросов и вообще никаких записей о том, кто я такая. Если задуматься, в этом нет ничего необычного. На свете много людей, оторвавшихся от своих корней. Может быть, мои родители тоже были такими.

— Я не знал, что в Саид-Абабе существовал лагерь для перемещенных лиц, — осторожно сказал Шандор. Ему хотелось забросать Сандру вопросами, вытянуть из нее всю правду о ее прошлом… но он понимал, что должен действовать осторожнее. Сандре наверняка нелегко дались ее признания.

— В первые полтора года после революции никакого лагеря не было. Но потом, уступив нажиму международных организаций, его организовали, — Сандра скривила губы. — Дмитрий говорил, что концлагерь в Польше, где он побывал в детстве, и то не был таким адом.

Сандра второй раз упомянула это имя.

— Дмитрий? — переспросил Шандор.

— Дмитрий Сокол, мой друг. Очнувшись, я увидела перед собой его лицо. Он выходил меня. Благодаря ему я снова смогла ходить. Дмитрий отдавал мне половину своей пайки, потому что я была слишком слаба и другие заключенные крали мою еду. Дмитрий защищал меня как мог. Вот только мог он не так много. Дмитрий не хотел понимать, как устроен мир, в котором он живет. Он был профессором Варшавского университета. Казалось бы, изучая историю нашего общества, он должен был понять, что в этом мире надо бороться, чтобы выжить. А святые непременно становятся мучениками.

— Твой Дмитрий был святым?

— Нет, всего-навсего человеком. Добрым и щедрым… — Голос ее дрогнул. — Но я не хочу говорить о Дмитрии.

— Значит, не надо о нем говорить. — Шандор накрыл ладонью ее руку. — Не надо говорить о том, что причиняет тебе боль.

С минуту Сандра молчала. И все же… Дмитрий был частью ее жизни, и она не могла рассказывать о ней, не упоминая его. Усилием воли Сандра заставила себя продолжать.

— Когда я поправилась, Дмитрию не приходилось больше заботиться обо мне. Я взяла все в свои руки. Я была молодой и сильной и знала, как выжить, — в голосе ее звенела ярость. — Никто больше не смел воровать пайку у меня или у Дмитрия, после того как я один раз показала им, что будет с теми, кто осмелится. Это были не люди — животные. Война сделала их такими. Знаешь, как выжить среди животных?

— Нет, — Шандор не был уверен, что Сандра слышит его. Она жила сейчас в другом мире — в мире своего ужасного прошлого.

— Надо дать им понять, что каждое сказанное тобой слово имеет вес. Если ты угрожаешь, они должны знать, что ты исполнишь свою угрозу. Я быстро усвоила эти правила и добавила к ним несколько своих. Дмитрий почти никогда не понимал, что происходит. Думаю, он просто не хотел жить по звериным законам. Мне даже приходилось останавливать его, когда он пытался отдать кому-то с таким трудом отбитую мною пищу. Я следила, чтобы Дмитрий укрывался на ночь, чтобы не оставался голодным, не забывал гулять. А Дмитрий рассказывал мне разные истории, учил меня и даже иногда умел рассмешить. Он помогал мне оставаться человеком. Если бы не Дмитрий, я превратилась бы в такое же животное, как все остальные. Знаешь, он дал мне даже мое имя. Администрации лагеря было все равно. Я была для них просто номер пятьсот тридцать четыре. Дмитрий сказал, что красивые слова радуют сердце, и я должна иметь красивое имя, чтобы всякий раз, когда его произносят, душу наполняла радость. Мы выбирали имя двое суток. Это был один из самых страшных периодов нашей жизни в лагере. Наверное, Дмитрий пытался отвлечь меня таким образом от того, что происходит вокруг. — Голос ее был чуть громче шепота. — Он дал мне намного больше, чем могла дать ему я, и даже не понимал этого.

У Шандора перехватило горло.

— Это ты дала ему куда больше, чем понимала. Ты любила его. И он наверняка знал об этом.

— Да, думаю, он знал, что я люблю его. Мы никогда не говорили об этом. Любовь казалась чем-то чуждым в этом ужасном месте. Но Дмитрий знал, — Сандра закрыла глаза. — Господи, я надеюсь, что он действительно знал это. Я думала, что нам не нужны слова, но, может быть, я ошибалась? Неужели он умер, так и не зная, как сильно я…

— Нет, — твердо сказал Шандор. — Ты все сделала правильно. Иногда слова действительно ни к чему. Дмитрий понимал, что ты чувствуешь. — Значит, Дмитрий умер. Шандор поспешил перевести разговор на другую тему — воспоминания о покойном друге причиняли Сандре слишком сильную боль. — А когда ты встретила Брюнера?