Медвежатник - Евгений Сухов

Разразился нешуточный скандал. Ему пришлось расстаться с мыслью о богатом приданом и направить всю свою юношескую энергию на поиски новой достойной кандидатуры.

Прехорошенькой горничной также дали отставку. В этом случае не обошлось без слез. Девушка вынуждена была вернуться на родину в Вологду, а в память о кратковременном романе ей достались золотые сережки, подаренные накануне.

Даже и сейчас, проезжая мимо дома Толмачевой, он не без грусти созерцал великолепную лепнину на фасаде. Сложись все иначе, он сумел бы распорядиться капиталами миллионерши и не рыскал бы сейчас в поисках невесты…

Григорий Васильевич поднял телефонную трубку и произнес:

— Барышня, это генерал Аристов. Соедините меня с Мышкиным. Вот и отлично. — Григорий Васильевич ободряюще посмотрел на своего гостя и весело улыбнулся. — Николай Сидорович? Да, это я. Вчера на углу Тверской и Камергерского переулка был задержан крестьянин Ярославской губернии Мещеряков Андрей Филиппович… Так ты бы его отпустил, голубчик. Это мой человек… Так… Слушаю… Ах, вот как… Ну ради нашей дружбы… Спасибо, уважил, — положил наконец трубку генерал. — А ваш кучер, оказывается, малый боевой. — В голосе Григория Васильевича звучала неприкрытая укоризна. — Знаете, что он учинил?

— Понятия не имею, Григорий Васильевич, — пожал плечами Савелий Родионов.

— Драку с городовыми! А к участковому приставу так приложился кулаком, что его в бесчувственном виде доставили в Новоекатерининскую больницу.

— Ужас! — неподдельно изумился Родионов.

— Слава те господи, что ничего такого серьезного не произошло. Обыкновенный ушиб, полежал с часик в приемной, и его отправили домой. Сейчас он отсыпается. И все-таки ваш кучер, батенька, баловник! — покачал Григорий Васильевич пальцем. — Четверо городовых его не могли скрутить. И какая такая вожжа ему под хвост угодила?

— Что же ему теперь за это будет, Григорий Васильевич?

— Дело непростое. — Лицо Аристова приобрело казенные черты. — Оно уже, так сказать, завертелось. Знаете, как это бывает в нашем отечестве? Уже написана бумажка, ей дали надлежащий ход, она завизирована многими подписями и отправилась гулять по инстанциям.

— Неужели ничего нельзя придумать? — печально произнес Савелий Николаевич. — Я по-своему привязан к этому малому, хотя, конечно, он бывает невыносим, когда пьян. Но в целом он добрейший человек. Если требуются какие-то компенсации, так за этим дело не станет, — полез Родионов в карман пиджака.

— Ну что вы! — яростно воспротивился Аристов. — Вы меня совсем не так поняли. Дело здесь совсем не в деньгах. А потом я и так предостаточно вам должен. Просто очень удачно, что вы обратились прямо ко мне, иначе вашему кучеру не избежать бы арестантских работ. Сегодня он будет отпущен, уже отдано соответствующее распоряжение.

— Даже не знаю, как вас отблагодарить, Григорий Васильевич, — с чувством отозвался Родионов.

— А благодарить меня не надо, батенька, — отвечал Аристов. — Вы мне просто скажите, когда в следующий раз будете у князей Голицыных. Я все еще не теряю надежды отыграться.

— Буду в субботу, Григорий Васильевич. Кажется, в этот раз княгиня организует большой прием?

— Совершенно верно, — улыбнулся Аристов.

— Мне кажется, что там будут достойные партнеры. — Савелий Николаевич поднялся. Кресло под ним слегка скрипнуло. Изящным движением он подобрал трость и, слегка наклонив голову, произнес: — До скорой встречи.

— Что вы можете сказать обо всем этом? — наконец поинтересовался Григорий Васильевич, заглянув в чуть строгое, поросшее густыми рыжеватыми волосами лицо старика.

— А что я еще могу сказать? — искренне удивился он, покрутив в руках инструмент. — Работа знатная. Могу сказать определенно: медвежатник этот малый талантливый. Таких, как он, за свою жизнь я встречал только дважды.

— Вот как?

— Но это не их работа, — добавил старик. — Определенно! Одного зарезали лет двадцать тому назад, где-то на рынке у Сухаревой башни. А второй пропал! И где он сейчас, я не ведаю.

— А ты все-таки, Матвей, покумекай малость, может быть, он?

— Ну где ему? — отмахнулся старик. — Такое дело ему теперь не под силу, если он еще живой, конечно. Теперь он такой же старик, как и я. А здесь явно молодой работал. Тут ведь и сила нужна немалая, чтобы железо ковырять, а откуда она может взяться у немощного старика? То-то и оно. — Старик почесал поредевшую макушку, кашлянул сухо два раза в костистый кулак и задумчиво объявил: — То, что это не он, точно! Но вот ежели кто из его учеников, так такое может быть.

Старик посмотрел на Аристова. Глаза у него были по-юношески пронзительны, приятного глубинного синего цвета. Звали его Матвей Терентьевич Точилин. Лет тридцать назад он был матерый медвежатник, работал чаще всего в одиночку, на его личном счету числилось более тридцати выпотрошенных банков. Долгое время его не могли поймать, возможно, он и скончался бы в дряхлой старости неузнанным, передав награбленные капиталы единственной дочери, но однажды старик расплатился за стакан чая новенькой «катенькой», не пожелав забирать сдачу. Трактирщик, обратив внимание на щедрого клиента, поспешил к Малому Гнездниковскому переулку, где располагалось здание уголовной полиции. А еще через час он был награжден за свою бдительность — начальник отделения уголовной полиции милостиво постучал его по плечу, пообещал похлопотать перед начальством о награждении орденом Владимира четвертой степени и повелел изъять «катеньку» в качестве вещественного доказательства. Хозяин трактира поморщился, но деньги отдал.

После того случая Матвей Терентьевич на долгих пятнадцать лет отбыл на сахалинскую каторгу, а когда вернулся, открыл часовую мастерскую. В заказах он отбоя не знал, поэтому поживал безбедно. В его клиентах числились самые богатые люди Москвы, и нередко он получал заказы даже от царской фамилии.

Григорий Васильевич явился к Точилину лично, хотя был уверен, что старик не посмеет обидеть его отказом, если он надумает пригласить его в Малый Гнездниковский. Но бывший каторжанин слыл человеком закаленным и с хитрецой, что требовало дополнительного подхода и персонального обхождения.

Матвей Терентьевич не сумел сдержать одобрительной улыбки, когда генерал Аристов аккуратно снял шапку и смиренно попросил разрешения присесть на один из свободных стульев, выставленных в прихожей для гостей.

— Располагайтесь, ваше сиятельство, только вы бы уж поаккуратнее плечиком, не заденьте вот этот прибор с механикой. С императорского двора привезен. Мне говорили, что этот прибор сам Петр Великий из Голландии вывез.

— Не сомневайся, голубчик, ничего не задену, — с любопытством покосился на реликвию генерал, отодвигаясь на всякий случай подалее. — Я к тебе вот по какому делу: не мог бы ты мне посоветовать кое в чем?

Аристов сделал знак рукой, и адъютант, молча стоявший у самых дверей, поставил на стол саквояж и почти торжественно вытряхнул из него содержимое.