Плазмоиды - Сергей Палий

– Давно не виделись, – сказал Фрунзик, пожимая Максиму руку.

– Куда собрался-то?

– В Курск, к одной бухгалтерше. По слухам, на этот город не нападали… Год назад по Интернету познакомился с девчушкой, но в реале так и не встречались… Вот, думаю, шанс появился.

– Ну ты даешь, Герасимов! Нашел время, ловелас фигов…

– Сам куда?

– В Крым. Жена с дочкой в Алупку уехали, пока я с вами задушевные беседы вел. К кузине Маринки.

– Что с губой?

– Урод один в толпе двинул. Болит, зараза… Фрунзик, что происходит? Эти шары ведь не снаряды никакие. Они… как бы сказать… ведут себя… э-э…

– Не хотелось бы верить в это, но, кажется, Святослав был прав со своей безумной догадкой.

– Насчет плазмоидов?

– Именно.

Максим помолчал, скидывая грязный, местами изодранный плащ и доставая сандвичи, впопыхах купленные еще на вокзале.

Проводник как раз заглянул и спросил: принести чай или кофе с вафлями? Учтивый старикан в форменной одежде. Невозмутимый, словно ничего особенного не произошло несколько часов назад. Есть такой тип людей, которые служебные обязанности ставят превыше всего остального…

Редкий тип.

– Мне чай покрепче, – попросил Долгов. – Здесь есть вагон-ресторан?

– Есть. Но в нем сейчас пассажиры едут. Самые дешевые сидячие места. – Обратился к Герасимову: – А вам?

– Кофе, пожалуйста. Без сахара и без сливок.

Проводник вышел, прикрыв дверь.

Поезд тронулся.

– Будешь бутерброд? – предложил Максим.

– Давай. С нашего застолья ничего не жрал.

Он развернул бумажный пакет, достал сандвич и удовлетворенно зачавкал. Прожевав, философски изрек:

– Есть две причины, по которым москвичи страдают ожирением. Эскалаторы и бургеры.

Максим улыбнулся. Посмотрел в окно, за которым потянулся пустынный, слякотный перрон с кучами неубранного мусора. Один из патрульных сержантов со злобой швырнул окурок вслед набирающему скорость поезду и поправил лямку «калашникова» на плече…

Огни Москвы поплыли в сторону. Не только электрические, но и огни пожаров – там и тут на фоне слегка посветлевшего утреннего неба и покрытых инеем деревьев поднимались столбы дыма, подсвеченные багровым пламенем. Еще не все успели потушить: пожарных нарядов не хватало.

– Помнишь, как мы отъехали в Сибирь, собираясь найти Славу Торика? – вдруг спросил Долгов.

– Да… Да, конечно. А что?

– Столько времени прошло… Кстати, забавное совпадение. Мы тогда уезжали из города без огня, а сейчас покидаем его горящим. Что-то слишком много на наш с тобой век совпадений, не считаешь?

Герасимов отложил в сторону недоеденный бутерброд и внимательно посмотрел на Долгова своими красными от природы глазами альбиноса. Привычным движением потрепал отвислые мочки ушей.

– Ты мне только не раскисай, – проговорил он, наставительно погрозив указательным пальцем.

– Просто я устал смертельно. В двух аэропортах был… И за Маринку с Веткой волнуюсь – нормально ли добрались? Что там, в Крыму, творится? А сил даже на то, чтобы поволноваться толком, не осталось.

– Ложись-ка спать.

– Как думаешь, что им нужно?

– Думать будем, когда отдохнем. Утром. Все. Отбой.

В дверь постучали.

– Кого еще принесло? – проворчал Герасимов и потянулся к ручке.

На миг Максиму почудилось, что сейчас из прохода на них обрушится лавина из огненных шаров и сожжет заживо. Он встряхнул головой, отгоняя наваждение.

Фрунзик с усилием потянул дверь в сторону, и…

Проводник держал в руках поднос, на котором стояли два стакана в резных железных подстаканниках и блюдце с вафлями. Его старческое лицо выражало подчеркнутую вежливость, ни в коем случае не переходящую границы фамильярности. Этакий старомодный дворецкий, уважающий собственную персону чуточку больше хозяина, но привыкший знать свое место.

Некоторые вещи в России не меняются: тесные вагоны, совковые подстаканники, чрезвычайно редко встречающиеся обходительные проводники.

И это хорошо. Чертовски хорошо.

– Может, желаете чего-нибудь покрепче? – осведомился служащий.

– Нет… – ответил Максим, чувствуя, как напряжение бешеной ночи постепенно спадает. – Нет, спасибо.

Хорошее обслуживание дарит людям ощущение уюта в поездах. Уюта и иллюзии дома.

А стук колес убаюкивает лучше всякого снотворного…

…Небо пылало.

Чужое, ожившее небо рушило из своих разноцветных туч огненный дождь. От этих прожигающих насквозь капель некуда было деться – они доставали повсюду. Жалили, словно полчища жутких ос.

Он, надрываясь, кричал ввысь, чтобы неведомые силы пощадили семью, а потоки пламени срывали кожу с лица, вспыхивающие лоскуты которой даже не долетали до асфальта, рассыпаясь в прах.

Это очень больно, когда горит лицо, вскипают глаза, горячий пар врывается в ноздри, превращая трахеи и легкие в вареное месиво. Это просто невыносимо… Но еще больнее думать и представлять, как то же самое происходит с твоими близкими. Никто не в состоянии спокойно созерцать страшные образы гибели родных людей.

Никто, кроме чужого неба.

Поэтому он кричал, разрывая голосовые связки на тонкие горящие нити. Беспомощно, неистово, яростно, дико. А причудливые многослойные тучи не обращали никакого внимания на хриплые вопли, продолжая осыпать багровыми каплями Землю. Вокруг пузырился асфальт, не выдерживая жара, дрожал сухой воздух, пылали листья на деревьях, плоть слетала с человеческих костей, оставляя обугленные скелеты распадаться на части. Безумие упавшего сверху ада невозможно было остановить.

И тогда он подставил огню грудь.

Пусть лучше перестанет биться сердце, чтобы не чувствовать этой бессмысленной пытки. Пусть остановится жизнь!

Ребра лопнули, пуская желто-рдяные струи внутрь. Боль выгнула тело дугой, завертела волчком, оборвала крик, ударив чем-то тупым по вздрагивающему кадыку. С шипением вспух под ногами асфальт, пошел темно-серыми волнами в разные стороны.

И небо расступилось, нехотя обнажая далекие звезды.

Они срывались со своих мест, оставляя за собой яркие полоски света, и накрывали все вокруг изумрудной сетью.

Он смотрел вверх.

А по пульсирующему комку сердца, по красным жилкам, по содрогающимся мышцам стекали капли. Прохладные капли летнего ливня…

Долгов встрепенулся и ощутимо приложился локтем о железный крючок, привинченный к стенке купе, – боль от удара пронзила аж до шеи. Он чертыхнулся и сел, растирая руку. Через минуту взял со стола стакан с давно остывшим чаем и сделал глоток, прогоняя волглый сгусток из горла.