Заговор францисканцев - Джон Сэк

Монахи внизу многозначительно покашливали, напоминая чтецу о его обязанностях. Ряды бледных раздраженных лиц обратились к нему, а дом Витторио снова отчетливо прочистил горло. Конрад поклоном извинился за промедление и снова приступил к чтению.

«Franciscus, Assisi in Umbria natus...» – продекламировал он. «Франциск, рожденный в Ассизи в Умбрии...»

Скоро беглость чтения вернулась к нему. Однако на половине седьмого поучения Конрад снова споткнулся. Здесь описывалось, как за два года до смерти Франциска святому явился серафим с шестью сияющими огненными крылами, запечатлевший на руках, ступнях и боку его раны распятого Христа.

Так или иначе здесь следовало сделать паузу. Явление ангела, запечатлевшего на теле святого Франциска святые стигматы, было самой трогательной и драматической картиной в истории ордена. Всякий инок на его месте был бы растроган. Но, сердцем умиляясь этому видению, мысленно отшельник твердил вопрос Лео: «Откуда серафим?» Не этого ли серафима подразумевал его учитель? Едва ли, ведь ангел, несомненно, явился с небес. Почему нее Лео спрашивал: откуда?

Он рад был бы продлить паузу, чтобы разобраться в сумятице мыслей, но надо было продолжать. Закончив отрывок, он воспользовался передышкой, чтобы прийти в себя, пока монахи пели респонсорий[11]и следующий за ним версикул[12]. Однако тихое движение перед кафедрой снова отвлекло Конрада. Один из послушников, только теперь подоспевший к службе, простерся перед алтарем в раскаянии за свою леность. Однако, поднявшись и заняв место в ряду других, он немедленно шепнул что-то соседу, прикрываясь ладонью, и оба захихикали. Конрад проследил их взгляды, обращенные в темную часть нефа, и увидел входящую Амату. Она встала в ряд послушников лицом к опоздавшему юноше и (возможно ли?), кажется, украдкой улыбнулась ему. Конрад прищурился в полутьме освещенной свечами базилики. Была улыбка, или глаза его обманули? В колеблющемся свете, с высоты кафедры чтеца невозможно было разобрать наверняка.

И снова хор напомнил ему о долге. Монахи кашляли так дружно, что их кашель молено было принять за часть службы. Громче, чем при первой заминке, отметил Конрад, принимаясь за последний урок. Полусонный, одолеваемый вопросами разум повиновался медленно и тупо, как вол насмешника Примо.

Какое ему дело, чем занимается Амата? Выпевая последний пассаж, Конрад вдруг почувствовал накатывающую волну ярости. Описание смерти святого не способно было соперничать с бурей, поднявшейся в его голове.

«Праведен ли мой гнев?

Как-никак, я за нее в ответе.

Не так. Бог дал ей свободную волю, как всякому человеческому существу, и к тому же ей не пришлось бы оставаться здесь на ночь, если бы не ее собственные хитрости.

Но женщина – сосуд скудельный. Ей нужна была моя сила. Я должен был найти способ стеречь ее сон».

Он сам не знал, как сумел довершить чтение и спуститься с кафедры. И тут тоненький голосок в голове шепнул: « Уж не ревнуете ли вы, брат Конрад?»

Что за вздор! Проходя мимо Аматы на пути к своему месту, Конрад послал девушке свирепый взгляд. Краем глаза он заметил, что она смутилась, но отшельник уже не смотрел на нее.

Заняв свое место в хоре, Конрад опустился на скамью и уставился вниз, на склоненную стриженую головку в ряду послушников. Тонкая шейка жарко покраснела, а узкие плечи заметно вздрагивали. Под заключительный хорал Конрад благоговейно обратил взгляд на золотую скинию, стоявшую на алтаре.

«Прости меня, Господи, – взмолился он. – Я несправедлив к ней. Ужасно несправедлив».

– Конрад, понесите еду! Мое плечо не выдержит! Амата с отшельником едва перешли мост перед монастырскими воротами и не скрылись еще с глаз привратника.

– Прости, сестра. Будь терпелива. Нам надо убедить дома Витторио, что тебе лучше, не то он обязательно пошлет тебя к лекарю.

– А вот и не пошлет, – уверенно возразила девушка.

– Почему ты так решила? Разве не слышала, что он сказал вчера?

– То вчера, а сегодня ни за что бы не послал! И все равно мы уже вышли из аббатства.

Она поморщилась, скидывая с плеча мешок и передавая его Конраду. Келарь не поскупился, снабжая их припасами на дорогу.

Там, где тропа уходила вниз, к городку, Амата остановилась и обернулась на обитель святого Убальдо, черной глыбой заслонявшую розоватое рассветное небо. Над аббатством серые утренние пуховки облаков разгорались утренним сиянием.

– Вам не кажется странным, – девушка, – что солнце всегда восходит на востоке?

– Что? При чем тут...

– Никогда не задумывались? Каждый вечер солнце уходит за западный край мира, но к началу дня возвращается туда, откуда пришло накануне. Вы никогда не удивлялись?

– Нет. Я знаю, что для Бога нет ничего невозможного, и мне довольно этого понимания.

– А ведь в то время, когда мы пели гимны в темноте, солнце уже грело нашего нового папу. Дом Витторио говорил, что он сейчас уже должен быть в море, плыть в Венецию от Земли Обетованной. Вы помолились с утра за его безопасное плавание и за всех молодых моряков?

– Я и об избрании услышал, только когда мы нарушили молчание после заутрени. И конечно пожелал святому отцу Божьей помощи. Да... И тем, кто плывет с ним, тоже.

Амата улыбнулась с притворным смирением, к которому Конрад успел привыкнуть за время пути. После окончания бдения он старался быть снисходительным, искупая недостойные ночные подозрения. Девушка не выказывала удивления такой переменой, но открыто радовалась ей. Однако от вопросов о том, как прошла ночь в спальне дома Витторио, предпочитала уклоняться. Конрад заподозрил, что девица нарочно дразнит его, и полагал, что, подумав о ней плохо, сам заслужил такое обращение. Про опоздавшего послушника он и спрашивать не стал, понимая, что не добьется ответа.

Снизу по извилистой тропе к ним долетел слова утренней молитвы, возвещавшие время открытия ворот.

Губбио раскинулся на пыльном дне долины. Очертания городка напоминали человеческую ступню, растопырившую толстые пальцы: улицы тянулись в расщелины между горами Кальво и Инджино. За стеной Конрад увидел развалины римского театра. Видимо, Игувиум, как назывался город во времена цезарей, занимал тогда большую часть равнины по берегам Чьяджио, пока века схваток с соседними городами-государствами не загнали его в пределы нынешних стен.

Мучительный визг проржавевших петель сообщил им, что ворота открылись, впуская новый день, вырвавшийся из предрассветной тишины. Конраду вспомнилось, как он в прошлый раз проходил через Губбио – в ту весну, когда получил от Лео рукопись.

– Тебе знаком обычай Corsa dei Ceri[13], сестра? – спросил он.