Люди ночи - Джон Майло Форд

Он мог бы рассказать ей, зачем едет. Анна не трепло – это он уже знал. И все равно осторожничал.

Нет. Он напуган, иррационален, суеверен. Не может отогнать призрак Аллана.

В худшее время Луизиной болезни у него бывали передышки. Он мог выйти из больницы, сесть на траву, смотреть на счастливый равнодушный мир и знать, что жизнь продолжается.

Теперь за всем мерещилась незримая сеть смерти, и жизнь продолжалась лишь до тех пор, пока не потянут за ниточку и шейные позвонки не хряснут через века и континенты.

Ему хотелось дать Анне представление о происходящем, не втягивая ее в сеть, хотелось сказать: «То, чего ты не знаешь, не может тебе повредить», и он презирал себя за одну эту мысль.

Местный аэропорт состоял из одной летной полосы и бетонного здания, где стояли покоцанные стеклопластиковые кресла, автомат для конфет, видавший виды еще до Корейской войны, и телевизор (ПОДАРОК МАГАЗИНА ТЕЛЕ-РАДИО-АППАРАТУРЫ «БАДС»), постоянно включенный на региональный канал, по которому крутили старые фильмы. Сегодня показывали какой-то итальянский, с космическими кораблями. Дежурный смотрел телевизор, и еще два пассажира ждали отлета: толстяк в костюме-тройке с унылым видом уткнулся в «Форбс», студенческого вида парень в накинутом на плече свитере с унылым видом читал «Фанни Хилл»[32]. Хансард и Анна пошли к выходу на посадку, дежурный начал было объяснять, что выходить пока нельзя, затем пожал плечами и снова повернулся к телевизору.

Самолет, двухмоторный «Бичкрафт», стоял перед зданием аэропорта, дверь и носовой обтекатель были открыты. Пилот обходил машину, заканчивая предполетный осмотр.

Анна сказала:

–Можно спросить, куда ты летишь из Кеннеди? Или нам ждать, когда об этом напишут в «Иностранных делах»?

–Ой… господи, извини. В Англию. Я буду… носиться туда-сюда, скорее всего. Если захочешь написать, пиши на адрес лондонского филиала «Американ экспресс».

Раздался лязг; Хансард резко обернулся, но это всего лишь пилот захлопнул колпак обтекателя. Хансард снова повернулся к Анне:

–Послушай, насчет Пола… пусть он мне напишет. И я обещаю поговорить с ним, как только вернусь.

–О’кей.

–Я серьезно, Анна.

–Я знаю, что ты серьезно, Николас,– мягко ответила она и указала на «Бичкрафт».– А теперь садись в самолет, иначе пожалеешь. Может быть, не сегодня, но…

Он поцеловал ее. Стюард провел мимо других пассажиров. Хансард, не обращая на них внимания, по-прежнему обнимал Анну.

–Я сказала, садись в самолет,– проговорила она наконец, потом улыбнулась и добавила: – У нас… что ж, у нас всегда будет пятнадцатый век[33].

Хансард поднялся в самолет. Пассажирских мест было всего восемь. Он протиснулся вперед и сел сразу за пилотом, рядом с правым винтом. Дверца закрылась, пропеллер начал вращаться.

Анна все еще махала рукой, силуэтом на фоне грязных окон аэропортовского здания. Самолет как раз начал выруливать к полосе, и Хансард помахал в ответ. Он задумался, когда возник ритуал «провожания», и решил, что в древности. Корабли тонут, поезда сходят с рельсов, самолеты падают, все дороги пожирают путников. Как страшно вообразить, что отвернулся слишком рано.

Столько путей к пыльной смерти[34] и ни одного правильного способа проститься.

Самолетик вырулил на полосу, загудел, покатил вперед, подпрыгивая, оторвался от земли, круто наклонился вправо и пропал в космической тьме между ночным небом и Лонг-Айлендским проливом.

Через два часа Хансард смотрел в темноту через иллюминатор другого самолета. На сей раз ему не с кем было прощаться, зато сотрудник службы безопасности заподозрил в мини-лампе на батарейках адскую машину и потребовал, чтобы Хансард частично ее разобрал, а служитель аэропорта счел нужным удостовериться, что у Хансарда есть действующий паспорт, прежде чем компания вложится в топливо, кресло и завернутый в фольгу обед для доставки пассажира в Европу.

Даже и к лучшему, что Анны здесь не было. Мелкие прощальные знаки внимания, трогательно романтические в крохотном местном аэропорту, совершенно затерялись бы в комическом аду международного терминала. А так он вспоминал, как она машет рукой, а все остальное выпало из памяти, как рекламная пауза в «Касабланке» на круглосуточном телеканале.

Хансард сидел в первом ряду бизнес-класса, перед ним не торчала спинка чужого кресла, а соседнее место, по счастью, пустовало. Стюардесса принесла ему двойной бурбон и колу, «Криденсы»[35] в кассетном плеере через наушники заглушали рев «Боинга-747». Хансард достал из «дипломата» уменьшенные фотокопии манускрипта, несколько документов из библиотеки Фолджера и мини-лампу преткновения. Он закрепил ее прищепкой на пластмассовом планшете, и на документы лег круг холодного света.

В самолете, конечно, были наушники и освещение над креслом, но встроенные лампы всегда светили тускло и не направлялись куда надо, а самолетная музыка ему не нравилась. Рабочая среда важна, и Хансард возил свою с собой. В поезда он брал собственный виски, однако закон (идиотский, дебильный закон) не разрешал потреблять на борту свою выпивку.

Стюардессы развернули киноэкран, свет в салоне выключили. Хансард этого почти не заметил. В коконе собственного света и звука он начал изучать страницы, читая не ради содержания, но ради хода мысли, ища в строках родивший их ум.

Он отхлебнул бурбон, и время начало растворяться.

В таверне пахло затхлым сыром, прокисшим пивом и свежей блевотиной. Студенты пьют не ради дружеского общения и не ради веселья. Они пьют, чтобы напиться, а все остальное – софистика. Где-то за стенами таверны в Кембридже светило солнце, ветер морщил воду в реке и траву по берегам, но здесь, в краю щербатых столов, залитых плохоньким вином, царили вечные сумерки.

Стоял апрель 1587 года. Кристофер Марло, двадцати трех лет от роду, изучал богословие в колледже Корпус-Кристи, и сейчас там шли занятия по-латыни, но он на занятия не шел. Марло пил, стараясь отгородиться от мира, а мир все равно напирал.