Зона индиго - Наталия Кочелаева

А просто молодой человек из провинциального города. Красивый, ничего не скажешь. Так ведь с лица не воду пить! Талантами никакими не обладал – если только умение нравиться женщинам не считать талантом. Где-то вроде учился, да так и не выучился. Вся родня говорила: ну что за занятие, официант! Позор, а не работа! А ему нравилось. Что родственники понимают, батя вон столько лет ишачил на комбинате, а толку? Ни денег, ни почета, молчал бы уж в тряпочку! Он, Валентин, поумнее, посноровистее будет. Втюрилась в него по уши начальница, видная баба в соку, так он разве растерялся? Не стал от своего счастья бегать, не стал и жадничать.

Бросил лапочку Шурочку, с которой дружил еще со школы. Обе семьи их давно сосватали, скандал вышел. Да они ж, идиоты, не понимают, что никак нельзя им было с Шуркой жениться! У него – мать, отец, дедка, да он сам в двухкомнатной квартире. У Шурочки – мать с отцом, да она, да сеструха малолетняя на такой же площади. Где они жить-то будут? Снимать квартиру? А на какие шиши? А дети пойдут? Ну что это будет за жизнь? Пусть уж Шурка подыщет себе жениха побогаче, с ее модельной внешностью это не проблема. А он, Валентин, уже нашел неплохой вариант. Правда, она постарше малость, но так ведь последняя новость все меняет! Теперь можно и жениться – молодой супруге недолго осталось. Даже если она протянет еще полгода-год, даже если много денег уйдет на бессмысленное лечение, все равно что-то да останется! Квартирка там, добришко… А там… Там можно будет и с лапочкой Шурочкой снова сойтись…

Нет, нет, он так не думал! В мыслях не держал! Так только… Словно по самому дну души тень проскользнула, а лицо его возьми да выдай! Тамара Павловна сразу отшатнулась от возлюбленного. Она взяла себя в руки. Она не стала укорять и упрекать – да и в чем можно упрекнуть такого верного рыцаря? Тамара просто утерла слезы, встала, кофточку одернула и сказала:

– Нет, Валечка, кончились наши с тобой золотые денечки… Я ценю твой порыв, очень тебе благодарна… Но выйти замуж за тебя не могу. На что тебе, милый, умирающая старуха? Иди, счастье мое, найди себе молодую девушку, женись на ней и будь счастлив. А обо мне уж дети позаботятся, глаза мне закроют.

Очень сильно было сказано, Валентин даже сопротивляться не мог. Не стал больше уверять начальницу в любви, ушел, унося свое разбитое сердце. А Тамара Павловна как спохватится да как схватится за виски!

Вспомнилась ей молодость. Вспомнилась ей разбитная ее подружка, официантка Валька, с которой потом Тамарин супруг неверный шашни закрутил. Не знала она и не могла знать правды о том, какую на самом деле роковую роль сыграла та Валентина в ее семейной жизни… Но аналогия поразила ее. Тоже Валька, тоже официант и тоже сволочь, простите за выражение! Значит, есть Бог на свете, значит, видит он все, и был это Тамаре Павловне знак – одуматься, покаяться, начать новую жизнь! Пусть и жизни этой будет с гулькин клюв…

Растерявшись от обилия непривычных мыслей, Тамара Павловна решила обратиться за помощью в высшие инстанции. В ней ожили воспоминания детства. Вот мать преклоняет колена перед иконой, шепчет что-то, истово крестится и встает с просветленным, радостным лицом. Тогда вера была почти под запретом, православные переживали не самые лучшие времена… Но и не самые худшие, как стало ясно впоследствии, когда религия вошла в моду. Церковь задрожала от уверенной поступи неофитов, и они, как водится, много дряни нанесли на самоуверенных подошвах! Но мать Тамары все же и в те времена посещала храм Божий, брала с собой и дочку. Тамаре храм запомнился, как праздник. Что-то вроде Нового года. Повсюду огонечки горят, блестят золотые оклады, все люди добры друг к другу, и даже детям дают глоток сладкого вина в серебряной ложечке! И вот теперь, спустя много лет, Тамара Павловна собралась туда вновь.

Она оделась скромно, но с бессознательным кокетством, словно пытаясь соблазнить судьбу своим показным смирением. Длинная черная юбка из струящегося шифона нежно облегает ноги, белая блузочка подчеркивает гибкость ее стана и высокую грудь. Высокую грудь, где и угнездилась беда, откуда распространяются по всему организму страшные споры, сея будущую смерть.

Тамара Павловна всплакнула, повязала голову шелковым платочком с логотипами господ Дольче и Габбаны (подделка, конечно, но очень миленькая) и отправилась в церковь.

Обедня уже отошла. В храме было пусто и очень тихо, только сидела за лоточком щуплая старушка, опустив голову, – то ли дремала она, то ли читала. Тамара купила самую большую свечу, подошла к большой иконе, зажгла, поставила. Что еще делать, она не знала. Молиться? А как? Она даже перекреститься не смогла, боялась ошибиться. Вспомнила, как учила мать – «на лобик, на животик, на правое плечико, на левое»… И снова, не сдержавшись, зарыдала.

– У вас умер кто-то? Не нужно, не убивайтесь так, – прошелестело за плечом, словно ветерок пролетел.

За спиной стояла давешняя старушка. Она оказалась и не старушкой вовсе – так ее определила Тамара Павловна из-за полутьмы в церкви, из-за низко, по бровям повязанного платочка. Совсем юная, худенькая, легонькая женщина смотрела на нее участливо.

– Умер? Нет…

– Вы свечу за упокой поставили, потому я и подумала…

Тамара Павловна вздрогнула, как ошпарило ее. Хотела поставить свечу за собственное здоровье, а вышло, что за упокой! Похоронила себя, значит, в покойники записала! Она снова зарыдала и уже не помнила, как очутилась в маленькой, чисто прибранной кухоньке. Женщина из храма привела ее к себе, попросив какую-то невидимую Ольгу Семеновну присмотреть за лоточком. И оказалась она матушкой – женой священника то есть. Попадьей. Назвалась Анной.

Она быстро собрала чай – на блестящей клеенке, еще пахнущей свежо и остро, появились веселые цветастые чашки, вазочки с вареньями, плетенка с крупными кусками булки. И все время говорила, щебетала, не умолкая, как маленькая деловитая птаха:

– У всех свой крест, без этого не проживешь. Нам вот с мужем Бог детей не посылает. Уже три года женаты, а дети не родятся. Сначала я убивалась, плакала, в монастырь идти хотела… На Бога роптала в ослеплении. А потом подумала, к лучшему это. Своих детей у меня нет, чтобы я о сиротах лучше позаботиться могла. И развеселилась я душою. Двоих мы уже усыновили, да я еще бы не прочь… Люблю я их, даже страшно!

Ох, напрасно ты щебечешь, веселая пташка! Не утешили твои слова гостью, еще пуще она загоревала! И, прихлебывая слезы душистым чаем, рассказала матушке Анне свое горе. Пока говорила, и отец Александр подтянулся. Молодой батюшка совсем, даже борода у него не растет. Оттого, наверное, хочет он казаться строгим, но светло-серые глаза смотрят ласково, по-детски доверчиво. С женой они были похожи, как брат и сестра, и сидели притулившись друг к другу, слушали скорбный рассказ гостьи. А потом успокоили ее как могли, и дал отец Александр простой и душевный совет.

Тамара Павловна в тот же вечер позвонила сыну. Они поговорили очень хорошо – с той безнадежно-печальной нежностью, которая всегда сквозит в разговорах когда-то любивших друг друга людей. Все плохое, все темное, разъединившее их, было прощено и забыто. Разговор Тамара Павловна помнила плохо. Кажется, сын сказал ей что-то очень хорошее, очень милое, дающее надежду на спасение. А самое главное было то, что он согласился приехать, сам даже предложил. С этого момента мироощущение Тамары Павловны совершенно изменилось. Она не помышляла больше о примирении с Богом. Не вспоминала храм, где по-новогоднему горят свечечки, где все люди добры и внимательны друг к другу. Она забыла и отца Александра, и кроткую его жену, и их добрые советы. Ей казалось, что сын, приехав, привезет с собой свет юности, здоровье, вечную жизнь. Вечную жизнь не в том, а в этом мире, где Тамара снова сможет носить шелка и шифоны, туфельки на каблуках, заниматься любимым делом, ухаживать за собой, вкусно есть, крепко спать и ничем не беспокоить свою душу, кроме повседневных, житейских, таких приятных хлопот.