Вторая Нина - Лидия Чарская

Потом дедушка предложил гостю отведать бузы и жареной баранины, но гость хотел посмотреть конец джигитовки и остался верхом на своем коне — неподвижный и величественный, как бронзовое изваяние.

Впрочем, я видела неожиданное появление всадников-кабардинцев, как сквозь сон и почти не обратила на него внимания.

Быстро пригнувшись на стременах, я слегка шлепнула ладонью по блестящему боку моего Алмаза и, крикнув свое неизменное «айда!», метнулась вперед. Передо мной промелькнули встревоженные лица обоих дедушек, меньше всего ожидавших, по-видимому, что их внучка Нина будет джигитовать наравне с опытными горцами, побледневшее личико испуганной Гуль-Гуль, которая от волнения отбросила чадру… Молоденькая тетка испытывала отчаянный страх за свою чересчур удалую племянницу.

Тревога на лицах близких не остановила меня, напротив, придала отчаянной смелости. Отличиться, во чтобы то ни стало отличиться перед всеми — почтенными старцами, удалой молодежью и хорошенькими девушками, моими сверстницами, — только этому желанию подчинялась в эти минуты моя необузданная натура.

И я пустила моего коня в быстрый галоп. По примеру старших наездников, я стала медленно сползать с его спины за несколько саженей до заветной цели… Моя голова, страшно затекшая и отяжелевшая, свешивалась уже до передних копыт Алмаза… Одна рука судорожно сжимала гриву коня, в то время как другая непроизвольно хваталась за воздух, в отчаянных попытках добиться равновесия тела, удерживавшегося лишь на стременах… Вот и кинжал, заветный кинжал в двух шагах от меня… Всего в двух шагах, не больше. Если я протяну руку, то схвачу его… Но, по уговору, я обязана вырвать его из земли зубами, а не руками. И я приготовилась к трудному маневру.

Но тут характерное гиканье заставило моего коня остановиться. Мгновенно Алмаз встал, как вкопанный, тяжело вздымая крутые бока.

Что это? Сон или действительность? Прямо на меня во весь опор неслась лошадь передового кабардинца. Седой бородатый всадник по-юношески ловко изогнулся в седле. Рослая фигура старика все ниже клонилась к луке, чалма, скользнув вдоль крупа лошади, белела теперь у ног коня, седая борода мела узкую тропинку… Быстрое, ловкое, неожиданное движение — и гость-кабардинец, совсем припав к земле, на всем скаку зубами выхватил торчащий из земли кинжал и снова взлетел в седло, не выпуская изо рта добычу.

Сплошной, дикий крик неистового восторга, одобрения и одновременно недоумения огласил двор и окрестности.

Прозвучав на этом фоне одиноко и жалобно, раздался отчаянный женский вопль. Оказывается, пока все внимание зрителей было направлено на лихую проделку старого кабардинца, двое других, его товарищи, бросились к девушкам. Один, ворвавшись на своем быстром коне прямо в середину девичьей группы, произвел ужасный переполох, которым воспользовался другой — стремительно подлетел он к Гуль-Гуль, перебросил через седло перепуганную девушку, — и в мгновение ока всадники скрылись со своей добычей.

— Гуль-Гуль! Гуль-Гуль! — восклицала я, понимая всю тщетность своих призывов.

— Успокойся, княжна! Твоя Гуль-Гуль в верных руках того, кто ее любит, — послышался знакомый голос, — голос, который я узнала бы из тысячи.

Предо мной верхом на коне, гордо приподнявшись на стременах, бесстрашный, как всегда, стоял Керим-ага, бек-Джамала. Седой бороды, белых усов и тяжелой чалмы уже не было. Впрочем, мне была знакома эта способность Керима — мгновенно избавляется от маскарадных атрибутов…

— Керим! — обрадованно прошептала я, — так это вы, Керим, вы ее похититель?

— Она моя невеста… Ага-наиб, не беспокойся за дочь! — обернулся он в сторону моего дедушки, — Гуль-Гуль будет счастлива с Керимом. — И, дав шпоры коню, он умчался прочь от сакли наиба по узкой тропинке, ежеминутно рискуя сверзиться в бездну или разбить голову о придорожные скалы.

Только тогда очнулись, сбросив оцепенение, наши гости. Молодые джигиты быстро вскакивали на коней и летели вдогонку за бесстрашным душманом и его товарищами. А из сакли, услыхав жалобный крик своей дочки, выбежала слепая бабушка Аминат.

Она рвала на себе волосы и одежду, стонала и причитала, как безумная.

Я взглянула на дедушку-наиба… Он был неузнаваемо страшен! Глаза его были черны, как пропасть, и горели, как у волка… Губы судорожно кривились, силясь удержать вопль отчаяния и бессильной злобы…

— Канлы! Канлы![10]— шептали его пересохшие, разом потемневшие губы. — О, Израэл, зачем ты ушел, зачем погиб безвременно, единственный! Кто отомстит за похищение твоей сестры, кто вернет мне мою красавицу-дочь?

— Дедушка! Опомнись! Опомнись, дедушка! — дергая его за рукав бешмета, уговаривала я. — Она любит его, Гуль-Гуль! Она любит и будет счастлива!

Он не слушал и не слышал меня, да я и сама плохо сознавала, что говорила в эти минуты. Все случилось слишком неожиданно, слишком странно!

Так вот кто любил Гуль-Гуль, кто нашептывал сладкие речи у источника моей молоденькой тетке! Керим! Опять Керим! Что за странная прихоть судьбы — то и дело сталкивать меня с этим необычайным человеком!

Мои размышления прервал дедушка Магомет.

— Идем с миром в нашу саклю, дитя! Тебе нечего делать здесь, ласточка! — сказал он, положив, мне на плечо свою сухонькую, но сильную руку.

— Но как же мы оставим дедушку-наиба? — возразила я, тревожно поглядывая на осунувшегося и разом сгорбившегося в своем отчаянии старика. Случайно мой взгляд упал на горную тропинку, по которой торопился — в нашу сторону — всадник.

«Что это? Неужели Керим возвращается в аул, чтобы один на один встретить опасность? С этого удальца все станется!» — почему-то вообразила я.

Но при свете молодого месяца, выплывшего из облаков, я узнала всадника. Это был не Керим, нет. Тот, кого я узнала, заставил мое взволнованное сердце трепетать. Всадник летел с быстротой зарницы, нещадно нахлестывая нагайкой своего коня. Во весь опор влетел он во двор наиба.

«Так, просто, не прислали бы сюда нашего старого слугу, верного друга Джаваховского дома. Значит, случилось что-то, что-то произошло без меня там, в далеком Гори…»

— Михако, ты? Зачем? — беззвучно спрашивала я, пугаясь своих смутных догадок, в предчувствии чего-то страшного, неизбежного, рокового.

Михако взглядом отыскал меня среди гостей, окружавших обезумевшего от горя наиба, и, подскакав ко мне, проговорил, задыхаясь:

— Княжна-голубушка… Домой собирайся, скорее! Скорее!.. Батоно-князь болен… Очень болен… Торопись, княжна!.. Торопись, родная!

— Болен! — я не узнала в этом вопле своего голоса…

Вмиг неудачная джигитовка, появление Керима, похищение Гуль-Гуль, — все было забыто. Ужасный роковой призрак заслонил предо мной весь огромный мир.

— Отец болен! Мой папа болен! О, Михако! О, дедушка Магомет! Везите меня, везите меня к нему скорее!