Экспансия-1 - Юлиан Семенов

— Может быть, хотите перекусить, Брунн? — спросил Кемп. — Здесь есть довольно хорошие худиас, очень вкусный сыр…

— У вас жена, случаем, не испанка?

— Немка.

Его ко мне подвели американцы, подумал Штирлиц; он выполняет чужую работу, немец не предлагает еду незнакомому и не потому, что он плохой человек, просто такое не принято; традиции, будь они неладны; впрочем, немца могут раздражать наши горцы, которые угощают незнакомого путника, зашедшего в дом, самым лучшим из того, что у них есть; немец будет думать, чем он может отплатить, сколько это стоит, чем такое вызвано? Господи, какой маленький мир, но как он разностей, разгорожен, взаимоневедом…

— Но я не смогу ответить вам тем же, — заметил Штирлиц. — Я весьма ограничен в средствах.

— ИТТ хорошо платит своим людям. Какие языки вы знаете?

— Английский и испанский.

— В совершенстве?

— А оно существует? По-моему, совершенство возможно лишь тогда, когда бог сойдет на землю.

— Не знаю… Во всяком случае, я, не дожидаясь пришествия, в совершенстве освоил мое дело.

— Позволяете себе вольнодумствовать в католической стране? Это не против инструкций ИТТ?

— Вы набожны?

— Черт его знает… Суеверен, во всяком случае.

— Все суеверны… Так что намерены отпробовать? Сыр или худиас?

— А еще что здесь дают?

— Жареное мясо, — Кемп кивнул на камин. — Фелипе сказочно готовит мясо на ивовых прутьях. Чертовски дорого, но зато очень вкусно… Можно попросить зажарить на углях тручу,[10]совершенно сказочная еда…

— Тогда угостите меня соленым сыром, совершенно сказочной тручей и тинто.[11]

Ну, валяй, реагируй, Кемп, подумал Штирлиц. Труча — это царская еда, и платят за нее по-царски. Давай, инженер, закажи тручу себе и мне, тогда я до конца поверю в то, что ты не случайно появился на дороге.

— Дон Фелипе, — крикнул Кемп, и Штирлиц сразу же понял, что этот человек служил в армии. — Сыр и тручу для сеньора, бутылку тинто, а потом два кофе, из тех зеленых зерен, что вы показывали мне в прошлую пятницу.

— Да, сеньор Кемп. Какое тинто хотите попробовать? Есть вино из Каталонии, очень терпкое; есть из Малаги, то, что вы как-то пили, густое, с черным отливом.

— А что вы порекомендуете моему гостю?

— Тинто из Каталонии интересней, мне его привозят не так уж часто.

— Рискнем? — спросил Кемп.

— Тот не выигрывает, кто не рискует, — согласился Штирлиц. — Я здорово голоден, опьянею, в горах делают крепкое вино.

— Ну и что? Пьянейте на здоровье, я отвезу вас домой.

— Спасибо.

— Вы никогда не пробовали работать с техническими текстами, Брунн?

— Нет.

— А потянете?

— Можно попробовать.

— Это у нас, немцев, можно пробовать. Американцы другие люди, они сразу же задают вопрос: «Можете или нет?» Отвечать следует определенно, с ними надо идти в открытую.

— Во всем?

— Что вы имеете в виду?

— Да ничего особенного… Просто вы с ними работаете, вы, видимо, знаете, можно ли с ними идти в открытую во всех вопросах или что-то надо придерживать.

— Черт его знает. Скорее всего, надо идти в открытую во всем. Они ведь как дети, очень доверчивы и поддаются уговору. Им надо объяснить все, от начала и до конца, как в школе. Если они поймут и поверят, то лучших компаньонов и быть не может.

— Да, они славные люди, я с вами согласен… Но ведь они испытывают на себе влияние тех, против кого мы, немцы, так активно выступали в минувшей войне…

— Мои боссы этого рода влияниям не подвержены, — отрезал Кемп. — Цветных и славян компания не держит, в этом смысле можете не тревожиться.

Штирлиц усмехнулся:

— А я и не тревожусь. Я лишен предрассудков, тем более сейчас за это больше некому карать, все рассыпалось.

Дон Фелипе принес сыр, зелень, вино в темной высокой бутылке, расставил все это на белой бумажной скатерти и спросил:

— Тручу прожаривать или вы любите ее сыроватой?

— Почти сырой, — сказал Штирлиц. — Только одной я не удовлетворюсь. Голоден. Мой друг сеньор Кемп, думаю, угостит меня тремя, а то и четырьмя тручами. Это сколько порций?

— Четыре, — ответил дон Фелипе. — Рыбы очень большие, сегодня утром еще плескались в водопаде, мясо прекрасное, очень нежное.

— Выдержите четыре порции? — спросил Штирлиц, не глядя на Кемпа, понимая, что на лице у того сейчас должно быть смятение. — Или я разорю вас?

— Да хоть пять, — ответил Кемп, и Штирлиц до конца убедился в том, что это человек есть продолжение того, что началось два часа назад на авениде Хенералиссимо, когда к нему подошел Джонсон.

— Тогда пять, — сказал Штирлиц. — Я осилю.

— Вот и прекрасно, — улыбнулся Кемп. — Труча вам наверняка понравится, припеченная корочка совершенно поразительна, у дона Фелипе свой рецепт.

— Вы можете пить? Или за рулем боитесь? — спросил Штирлиц.

— Боюсь, но буду. И потом, гвардиа сивиль[12]на этой дороге не свирепствует, они психуют по тем трассам, где Франко ездит на охоту.

Кемп разлил тягучее длинное вино по грубым стаканам и чокнулся со стаканом Штирлица:

— За несчастных немцев.

— За них стоит, — согласился Штирлиц. — Чтоб не были такими доверчивыми.

— Как вас понять?

Штирлиц выпил, смакуя, очень медленно, вбирающе; пожал плечами:

— Понять просто. Несчастные немцы не могут жить без фанатичной веры. То они верили в Бисмарка, то в кайзера, то в Гитлера. Им нужен фюрер, трибун, сотрясатель, которого надо бояться. Если бояться некого, они начинают строить баррикады и объявлять забастовки, опять-таки в надежде, что появится сильная рука, вроде тех, которые были уже, и наведет порядок.

— Вы против сильной руки?

— А вы — «за»?

— Дорогой Брунн, я заметил, что вы не ответили ни на один мой вопрос, принуждая меня отвечать на все ваши.

— Принуждал? — Штирлиц пожал плечами и подвинул свой стакан Кемпу. — Плесните еще, а? Как же я вас принуждал, интересно? Пытал в камере? Арестовывал вашу жену? Отправлял детей в концлагерь? Я ни к чему вас не принуждал, — он жадно выпил еще один стакан, отщипнул кусок сыра, накрыл его зеленью, проглотил, не жуя, и заметил: — Одной бутылкой я не удовлетворюсь, закажите еще.