Последний бриллиант миледи - Ирэн Роздобудько

…Влада протянула руку, взяла бокал и отпила вино. Она не знала, от чего дрожат ее руки – от прохладного воздуха или от предвкушения предстоящей поездки. И еще одна мысль вдруг овладела ее воображением. Хотя она почти никогда и не покидала ее: именно сейчас настал тот момент, когда никто не запретит ей снова достать семейный талисман.

«Пусть будет так!» – подумала Влада. Заветная коробочка с камешком хранилась на антресоли. Влада подставила табурет, открыла дверцу и начала сбрасывать на пол вещи, которые рука не поднималась выбрасывать: пачки перевязанных лентами писем от родителей, свертки со старыми вещами, какие-то плюшевые игрушки. Наконец у нее в руках оказался тот сверток. Влада закрыла окно, потушила свечу и, щелкнув включателем, села в кресло. Последний раз она разворачивала талисман в присутствии Жанны, и сейчас на нее нахлынуло неприятное чувство, будто она делает что-то подлое и запретное. Окрашенный какой-то ядовитой синей краской, камешек, величиной с фасоль, лежал в ее ладони.

Влада вспомнила, что где-то после ремонта оставалась полупустая бутылка с растворителем, и снова полезла в антресоль. Она перерыла все, пока не нашла бутылку. Еще с полчаса она старательно счищала с камешка слои засохшей краски – из-под синей появилась серая, потом – зеленая…

Краска въелась в стекло и не хотела отстираться. Влада забыла надеть резиновые перчатки, и ее пальцы уже горели от едкой жидкости. Наконец последний слой был стерт. Влада пошла в ванную, включила воду и тщательно, с шампунем, промыла камешек, завернула его в полотенце и вернулась в комнату. Когда она вытерла свою находку и развернула полотенце, ее на мгновение ослепили сотни ярких лучей. Пальцы задрожали так, что она едва удерживала в них яркую капельку. Положив камень на стол, стала считать грани…

Все время сбиваясь и не веря собственным глазам, она наконец поняла: граней было ровно двадцать восемь…

* * *

…На причале играл духовой военный оркестр. Юные курсанты в безупречно отутюженных формах старательно надували щеки, чтобы выжать из золотистых труб печально-торжественный мотив «Прощания славянки». За парапетом толпились случайные прохожие, с удивлением наблюдая за счастливчиками, которые собирались возле белого трехпалубного парохода. Счастливчиков было немало. Все они стояли отдельными группками, к которым время от времени присоединялись все новые члены делегации. Причем каждый из вновь прибывших безошибочно выбирал свою группку, ведь и без табличек можно было определить, кто к какой из них относится. Под акацией собрались старые писатели, преимущественно пенсионеры-льготники, имевшие талоны на бесплатные обеды в столовых творческих союзов: по разнарядке их должно было быть двадцать – старше шестидесяти. Это путешествие было для них подарком от мэрии. Им предстояло выступать перед молодежью в первом отделении общей программы со стихами патриотической направленности. Почти все они были в стареньких, но опрятных костюмах, которые провисели в шкафах лет двадцать, почти у всех на поседевших от времени лацканах пиджаков красовались медали и всякие значки. И все они в своем торжественно-суетливом настроении напоминали смущенных воспитанников детского дома, которых впервые повели в местный цирк. «А питание трехразовое?», «Каюты отдельные или на троих?», «А сколько стихов надо читать, вам сказали?» – беспокоились ветераны. Сюда же присоединились и несколько их ровесников из диаспоры, которые выгодно отличались в этой черно-торжественной стайке своими игривыми шортами, футболками с надписью: «Выучил ли ты родной язык?» и ремешками на груди, на которых висели фотоаппараты и видеокамеры.

Чуть поодаль собирались художницы, вышивальщицы и поэтессы. Они говорили все разом, громко смеялись, заботливо протягивали друг другу зажигалки и оглядывались по сторонам, отыскивая знакомых. Рядом с этой группой стояла куча чемоданов. Все они съехались из разных уголков страны, и теперь им не терпелось поскорее почитать свои стихи и узнать новости, которые им охотно пересказывали их столичные подруги. Эта стайка пестрела вышитыми сорочками провинциальных членов общества «Берегиня» и новомодным «прикидом» поэтесс-феминисток.

Следующая группа людей – современные авторы модерновой литературы, которые при нынешних заслугах (не только на литературном фронте) все же старались сохранять на лицах престижное клеймо «непризнанных гениев», – вела себя спокойнее, с видом полного безразличия ко всему, что происходило вокруг. Здесь царило совсем другое настроение. Их интересовало, кто сколько взял бутылок в дорогу, стоило ли участвовать в этом «зверинце», можно ли будет покинуть делегацию на полпути. Каждый оттачивал свое мастерство в саркастических замечаниях, пересказывая непристойные, но довольно смешные байки о представителях из группы «ветеранов». Среди творцов среднего возраста выделялась небольшая когорта «неформалов» – членов литературной группы «Йо-йо-йо», пара-тройка «девятидесятников», сторонников ненормативной лексики, и кобзарь Зозуленко, репертуар которого состоял из песен ливерпульской четверки «Битлз», переведенных им на украинский язык.

Хор, оркестр народных инструментов, трио бандуристов, группа аутентичного пения из села Конопли, ансамбль народного танца «Вервица», квартет «Поющие казаки» и группа закарпатских дрымбарей стояли отдельной группой, за кипой громоздкого реквизита. Группа газетчиков и телевизионщиков беззаботно пила пиво, от души радуясь возможности прокатиться «на шару», а заодно подготовить кучу полуфабрикатов для будущей «жаркого» в своих газетах и на каналах.

Художник Скун, известный своими скабрезными картинами в стиле «китч» и перманентным алкогольным синдромом, служил связующим звеном между всеми группами – он слонялся от одной группки людей к другой, произнося приветствия, которые скорее напоминали искусно обработанные трехэтажные ругательства. Ему везде наливали разной крепости напитки в пластиковую рюмку, которая призывно висела на конце длинного платка, приколотого к его нагрудному карману.

Было еще много разного народа, включая делегацию братских стран, родственников организаторов праздника и стройных девушек неизвестного происхождения.

Дартов с друзьями подъехал к причалу на своем автомобиле под завистливыми взглядами ветеранов литературного фронта, которые сразу же закивали в его сторону головами, вспоминая, как «когда-то я его продвигал в союз, а теперь смотрите-ка, какой классик!..» Портянко, Атонесов и Араменко вышли из машины и стали доставать из багажника свои чемоданы. Дартов, обойдя машину, почтительно открыл переднюю дверцу и подал руку спутнице. В этот момент, кажется, даже оркестр заиграл намного тише. Из автомобиля вышла женщина. Газетчики тут же взялись за фотоаппараты. Наконец они могли воочию убедиться в том, о чем давно уже слагались легенды: жена (или любовница) известного писателя и правда оказалась турчанкой, с ног до головы закутанной в черную блестящую паранджу.

Дартов, несмотря на возражения стюардов, повел женщину по трапу и через минуту опять вернулся к причалу уже без нее – нужно было осмотреться и поздороваться со знакомыми. Он стоял посреди толпы, как король, прибытия которого все ожидали. Наконец он заметил своего давнего московского оппонента. Тот, как и тогда, два года назад, стоял в кругу своих поклонников в мятой футболке и отхлебывал из бутылки коньяк. Но на этот раз закусывал бананом. Дартов снисходительно улыбнулся. Теперь они были на равных. Даже более того – скандальный успех московского писаки не шел ни в какое сравнение с международной славой Жана Дартова. Дартов направился к нему. Теперь он не стеснялся своего изысканного костюма и мог позволить себе любой тон.