24 часа - Грег Айлс

Эбби застонала громче, и перепуганный Хьюи схватил Барби, которую в последнюю минуту сунул ему Джои.

– Мама! – с закрытыми глазами позвала малышка. – Мама!

– Эбби, мамы здесь нет. Я Хьюи!

Длинные ресницы задрожали, глаза распахнулись и тут же стали круглыми от страха и удивления: девочка увидела сидящего перед ней великана. В тусклом свете лампы заблестели слезы, нижняя губа мелко-мелко задрожала.

– Где моя мама? – тоненьким голоском спросила малышка.

– Ей пришлось уехать с твоим папой, и они попросили меня посидеть с тобой.

Эбби огляделась по сторонам: ветхая лачуга мало напоминала ее спаленку.

– Где мы? – густо краснея, спросила она.

– В маленькой лесной лачуге, недалеко от твоего дома. Мама скоро вернется.

– А где она? – Нижняя губа девочки задрожала еще сильнее.

– Вместе с папой.

Зажмурившись, Эбби начала хныкать. Понимая, что девочка вот-вот расплачется, Хьюи достал Барби и посадил на кровать перед малышкой. Полные слез глаза остановились на кукле, которая тоненькой ниточкой соединяла с домом.

– Вот, мама тебе оставила, – объявил великан.

Схватив куклу, девочка прижала ее к груди.

– Мне страшно.

– Мне тоже, – сочувственно кивнул Хьюи.

– Правда? – недоверчиво спросила малышка.

Великан кивнул, и в его глазах заблестели слезы.

Нервно сглотнув, Эбби пожала мизинец Хьюи, словно пытаясь его успокоить.

* * *

В шестидесяти пяти километрах к юго-востоку от лачуги Джо Хики вывел «форд-экспедишн» на федеральное шоссе номер 55. Рядом с ним сидела Карен с сумкой-холодильником на коленях. Опустив руку в карман, Хики вытащил длинный шелковый шарф, который стянул из прачечной Дженнингсов.

– Завяжи глаза.

Женщина безропотно повиновалась.

– Мы уже близко?

– Меньше часа ехать. Вопросов больше не задавай, не то передумаю насчет инсулина.

– Вообще не буду разговаривать.

– Нет уж, разговаривай! – возразил Хики. – Мне нравится твой голос: в нем что-то есть, гордость или достоинство…

Если бы не шелковый шарф, в глазах его пленницы отразилось бы изумление.

* * *

В самом сердце Джексона, на окраине элитного жилого комплекса, белокаменный особняк с колоннами сверкал в лучах подсветки, установленной в ветвях величественных дубов. Перед домом на круговой подъездной аллее застыл желтый «дюзенберг» 1932 года – последнее напоминание о некогда роскошной коллекции старых машин, которую ее хозяин распродавал большую часть прошлого года.

В столовой за широким обеденным столом сидел доктор Джеймс Макдилл, хозяин особняка и «дюзенберга», вместе с женой Маргарет. Боль и тревога читались в глазах доктора: за последние двенадцать месяцев его супруга похудела на девять килограммов, и это при том, что и раньше весила не больше шестидесяти. Доктор сам был не в лучшей форме, но после долгих сомнений и колебаний наконец решил поднять больную тему. Чем ближе конференция, тем крепче становилась его решимость. Каждый божий день Макдилла терзали страшные воспоминания, особенно одна фраза, походя оброненная похитителями.

– Маргарет, – отложив вилку, решительно начал он, – знаю, тебе больно об этом говорить, но молчать больше невозможно.

Серебряная ложечка застучала по тонкому фарфоровому блюдцу.

– Почему? – спросила супруга голосом, который мог разрезать оконное стекло не хуже алмаза. – Почему не можешь молчать?

Макдилл вздохнул. Известный кардиохирург, он ни перед одной операцией не волновался так, как перед разговором с женой.

– Может, из-за того, что все случилось ровно год назад. Может, из-за того, что они нам сказали. Сегодня утром в операционной я только об этом и думал. Те события изменили нашу жизнь, отравили ее страшным ядом.

– Не нашу, а твою, только твою!

– Боже, Маргарет! Сегодня в Билокси началась конференция, а мы на ней не присутствуем по одной-единственной причине: события прошлого года до сих пор над нами тяготеют.

– Так ты жалеешь, что не поехал?! – не веря своим ушам, воскликнула она. – Боже мой! Боже мой…

– Нет, тут другое! Мы еще в прошлом году должны были пойти в полицию. Девушка сказала: это далеко не первый случай, и я ей верю. Они и других врачей терроризировали, воспользовались конференцией и тем, что мы оказались врозь… Маргарет, а если это происходит снова? Прямо сейчас?

– Прекрати! – придушенно зашептала она. – Забыл, что они сказали? Они убьют Питера! Ты хочешь пойти в полицию? Через год после похищения? Не понимаешь, что за этим последует? Как можно быть таким наивным?

Макдилл положил руки на стол.

– Придется. Нельзя допустить, чтобы другая семья пережила тот же кошмар, что и мы.

– "Мы"? С тобой-то что случилось? Со шлюхой в шикарном люксе просидел! Ты хоть о ком-нибудь, кроме себя, думаешь? Питер через такое прошел…

– Конечно, я думаю о Питере! Просто не хочу, чтобы из-за нашей трусости страдал другой ребенок.

Обхватив себя руками, Маргарет стала раскачиваться на стуле, как шизофреники, которых Макдилл видел в медицинской школе во время практики.

– Если бы только ты не оставил нас одних, – пробормотала она. – Одни-одинешеньки… Маргарет и Питер… совершенно беззащитные.

Чувствуя себя виноватым, доктор поморщился:

– Дорогая, пожалуйста…

– Какая, к черту, медицинская конференция! – презрительно сощурилась Маргарет. – Ты на автосалон сорвался!

– Дорогая… – Джеймс не договорил, потому что в столовой появился их одиннадцатилетний сын Питер, худой бледный мальчик с беспокойно бегающими глазами.

– В чем дело? – робко спросил он. – Что вы кричите?

– Небольшое недоразумение, сынок. Мы с мамой говорили о проблемах с налогами, и я вспылил. Устал, утром сложная операция была. Так что не волнуйся… Когда уезжаешь к Джимми?

– Его папа с минуты на минуту подъедет.

– Милый, ты точно хочешь пойти к Джимми с ночевкой? – пригубив вино, спросила Маргарет.

– Ну да… Если ты разрешаешь.

– Мне нравится, когда мой малыш спит со мной под одной крышей, – заворковала мать.

– Ерунда! – воскликнул Макдилл. – Езжай развлекаться, сынок, а то всю неделю над учебниками просидел.

За окном просигналила машина.

– Наверное, это Джимми, – неуверенно проговорил Питер.

– Давай беги. Утром увидимся.

Мальчик наклонился поцеловать маму, а та, прижав его к груди, свирепо взглянула на супруга.