Жизнь без спроса - Саша Канес

А я опять сделалась никому не нужной «серой мышью». За весь первый курс института меня никто не пригласил ни в кино, ни в театр, никто не попытался даже поцеловать. Единственным мужчиной, с которым я чувствовала какую-то эфемерную связь, оставался тот самый Великий. И, хотя я была уже вполне взрослой и, казалось бы, разумной девушкой, по ночам продолжала грезить о том, что мы когда-нибудь встретимся с ним. Я специально делала все, чтобы не слышать про его детей, жен и любовниц, про семейные дрязги и скандалы, – все это было неважно. Я осознавала, что, защищая его честь, я потеряла любившего меня молодого человека. При нашей встрече Великий просто обязан будет освободиться и от всех своих многочисленных вериг Гименея, и от сокрушающего влияния Бахуса. Мы будем оба свободны – он и я, и мы будем вместе счастливы – он и я. Какой бред!

Скажу совершенно честно: моя дочь Маша стала первым человеком на земле, с которым я поделилась своими девичьими мечтами, глупыми и смешными, как мне казалось… К моему потрясению, она не стала смеяться, а, наоборот, мрачно насупила брови. Я попыталась хохотнуть сама:

– Ну не дура ли я была? А, Маш?!

– Нет, не дура… Дурой была бабушка!

– Как ты можешь так говорить?! – возмутилась я непочтительностью своего ребенка.

– Хочешь, я ей сама скажу, что она дура?

Я понимала, что от внучки Маши мама выслушает все что угодно.

– Тебя надо было к доктору вести, мама. К психиатру! Еще чуть-чуть – и меня бы в помине не было: ты бы или таблеток наглоталась, или с моста бы кинулась!

Самое дикое, что Маша права. В свои семнадцать-восемнадцать лет я не знала, зачем живу. Меня не интересовала та наука, которой я училась на четверки и пятерки. Я не хотела становиться программистом. Я проклинала тот день, когда отпустила Олега, и я проклинала себя за то, что не заставила его лишить себя невинности. Даже девственность стала для меня невыносимым свидетельством собственной ненужности. После нескольких проникновенных бесед с мамой о «мышастости» я окончательно осознала, что не нужна больше никому – ни как жена, ни как любовница, ни даже как бл… на одну ночь. Моя жизнь не имеет никакого спроса. Я не востребована. И мысли о суициде порой действительно искушали меня своей радикальной простотой.

Я никогда не понимала маминого выбора, но еще меньше понимаю саму себя. Думаю, что судьба свела меня с этим человеком исключительно для того, чтобы появилась Маша. Ни для чего другого он не пригодился, и, к счастью, его след в моей судьбе остался очень коротким.

Валера Ярцев был моим одногруппником. Очень способным, рассеянным и несобранным самородком, к тому же – высоким и замечательно красивым парнем. Валера окончил школу на окраине Воскресенска с золотой медалью и не поступил в университет только потому, что перепутал сроки подачи документов. Для меня до сих пор загадка, как он их вообще не потерял и довез до нашего института. Рассеянностью и несобранностью он не просто напоминал моего бывшего одноклассника Мишу Гуськова, но многократно превосходил его.

Мать растила Валеру одна. Отец-алкоголик нигде никогда не работал дольше недели. Однажды ранним зимним утром он взял удочку и поехал на велосипеде на рыбалку. Сгинувшего главу семейства откопали из оттаявшего сугроба в полукилометре от дома только по весне, в конце марта. Валерке тогда не исполнилось еще и пяти.

Откуда у него взялись такие феноменальные способности, никто понять не мог – ни на одной из ветвей родового древа ни в одном поколении не было ни одного хоть сколько-нибудь грамотного человека.

Поступив в институт, Валера поселился в общежитии, в комнате с двумя парнями с Кавказа. Те, хоть и числились студентами экономического факультета, ничем, кроме разгула, не занимались: пили водку и водили девок. Воскресенский математический гений не вписывался в их праздник жизни, и отношения в комнате создались самые что ни на есть ужасные. Валеру несколько раз били, порой просто не пускали ночевать. Комендант общаги и подонки из студсовета получали от Валериных соседей мзду чачей, фруктами, а то и просто деньгами, поэтому защиты просить было не у кого.

Однажды я пришла на семинар по матану, математическому анализу, раньше других и обнаружила, что Валера оказался в аудитории еще раньше. Он спал, сидя за столом, уронив голову на руки. Услышав, что не один, он поднял лицо, и я увидела, что губы его разбиты, бровь рассечена, а под глазом расплылся огромный фингал. До сих пор не знаю, что у него произошло в ту ночь с соседями по комнате, но после занятий я пригласила его к нам домой. Он с радостью пообедал с нами, а потом остался и на ужин.

Тихий, говоривший почти шепотом молодой человек очень понравился и маме, и бабушке Рае. А папа просто пришел в восторг, когда тот внимательно выслушал его полуторачасовой рассказ про диссертацию и про то, как мешает его работе дурацкая новая концепция персональных компьютеров. Валера, как обычно, шепотом, застенчиво глядя в пол, сказал, что, возможно, результаты, полученные папой, можно попробовать использовать не только для больших компьютеров, но и для современных распределительных сетей. Папа торжествовал. Я вообще никогда не видела своего нудноватого серенького отца таким сияющим.

Как-то так получилось, что Валера поселился в нашем доме. Его регулярно оставляли ночевать на раскладушке в нашей с бабушкой Раей комнате. Периодически он вздыхал, что из-за того, что у него нет московской прописки, он не сможет получить распределение в такой НИИ, где занимаются настоящей наукой. Вся моя семья жалела бедного студента.

Однажды мама завела со мной разговор на тему «Валера – твой шанс».

– Мне кажется, что тебе стоит самым внимательным образом присмотреться к этому мальчику, – сказала мама. – Мы все, и бабушка, и отец, и я, считаем, что это именно такой человек, с которым нужно строить семью.

Признаться, я была несколько удивлена такой постановкой вопроса. Я никогда не воспринимала Валеру как ухажера. Еще более рассеянный и безалаберный, чем Миша Гуськов, он, конечно, был намного способнее его. А кроме того, в отличие от Миши, уродливого и похожего на спившегося гнома, Валера отличался иконописной красотой. Зато он был напрочь лишен чувства юмора, и это раздражало. Но главная проблема заключалась в том, что сам Валера не проявлял лично ко мне никакого интереса. Он с удовольствием пользовался гостеприимством моей семьи, хвалил бабушкину стряпню, беседовал с папой о компьютерном прошлом и во всем соглашался с мамой, о чем бы она ни говорила. Но он ни разу не попытался не то что поцеловать меня, но даже взять за руку. Не было речи ни о каких совместных походах ни в театр, ни просто в кино.

– Скажи мне, пожалуйста, Аня, – мама продолжала на меня давить. – Разве у тебя есть кто-нибудь, хоть немного сравнимый с Валерой?

Честно говоря, у меня вообще не было ни одного ухажера с того вечера, как из нашего дома ушел расстроенный и незаслуженно обиженный Олег.

Я объяснила маме, что не вижу, чтобы Валера проявлял ко мне хотя бы малейший интерес.