Новая жизнь - Ольга Мяхар

— Что?

— У меня уже есть один… слуга. Два — перебор. И я тебя освобождаю от служения себе — любимой. Свободен.

Котенок насупился, выходя из образа бывалого вояки.

— Это вопрос чести!

— Мыться будешь?

— Чего? — растерянно.

— Ты ужасно выглядишь, я планировала тебя вымыть и расчесать.

— А мы потом свергнем Теней и установим царство равенства и всеобщего счастья? — пристально глядя в глаза.

У меня дернулась бровь.

— Ага, как только вымоюсь, так сразу все и установлю, — мрачно.

Громкий плюх и сопение у носа показали, что с детьми шутить не стоит. Они всему верят.

Короче, котенок стойко вытерпел мойку тремя шампунями, смену окраса на рыжий (так вышло!) и дальнейшую сушку здоровенным, летающим под потолком и спускающимся по приказу феном. Я тоже… все вытерпела. Но тем шампунем, что менял цвет шерсти, голову мыть не рискнула. Волосы уже чуть-чуть отросли, и я больше не была похожа на взбесившегося ежика. Можно было даже прижать их лаком и рискнуть назвать себя… симпатичной, что ли. Да и кожа не такая уж проблемная. (Особенно если поваляться месяцок в подвале без еды, а потом объесться железа.) Ей явно легче, наверняка решила, что выпендриваться — себе дороже.

Сидящий у зеркала, замотанный в полотенце юный воитель смотрел грозно и требовательно.

— Пошли?

Я как раз натягивала халат, так удобно оказавшийся в скрытом в небольшой нише шкафу.

— Пошли, — киваю, сграбастывая пушистика на руки.

— Бить Теней, — уточнил он.

— Э-э… не сейчас.

— А когда?

Но я уже вышла в коридор и мрачно застыла. Черные догорающие обои, выбитые участки стены, отсутствие окна, перевернутый диван и две валяющиеся на ковре фигуры не вдохновляли. А под порывами прохладного ветра под потолком парил светлый тихий анрел, и на руках у него возлежал Иревиль, тихо и очень слабо что-то шепчущий Феофану. Анрел смотрел на него с любовью и заботой, кивал, всхлипывал. Я прислушалась.

— А еще… похорони меня в саду, где цветут маргаритки…

— Рёва.

— Не говори ничего… в глазах темно, мне трудно дышать.

Всхлип.

— И… пусть поставят памятник… побольше. И из золота. Ничего, что я прошу из золота?

— Ничего, ничего. Хоть из алмаза, если захочешь.

— Хочу. — Натужный кашель сотрясает маленькое тельце.

Анрелочек прикусывает губу и отворачивается.

— Фефа… где ты? Я… ничего не вижу.

— Я тут, Рёва, тут.

— Я… чувствую тепло твоих рук. Спасибо… что ты со мной, друг.

Всхлипы.

— А можно… попросить? — тихо, сипло.

— Что? Проси все, что захочешь.

— Та… та анрел, которая недавно прилетала к тебе… ты еще сказал — коллега. Я… как ее зовут?

Анрел поднял бровь и присмотрелся к гэйлу. Гэйл обмяк, страшно застонал и выгнулся дугой.

— Иревиль! Не умирай, — испуганно.

— Имя, брат! Имя! — Пена на губах, кровь в уголке рта.

— Лизонька.

Нечистик замер, тяжело задышал и тихо произнес:

— Ли-изонька. Расскажи ей обо мне.

Феофан прикрыл глаза, сжал зубы и кивнул:

— Да. Конечно.

— Но… как, как ты ей расскажешь обо мне? — в страшном волнении, — Как ты ее найдешь? Я… хотел, чтобы она тоже что-нибудь сказала над моим бриллиантовым памятником двухметрового роста.

— Двух?!

— Фефа, не жадничай, у тебя полдуши на руках помирает, а ты жлобишься, — с укором.

— Ой, прости. Но… ее же просто найти. Надо лишь два раза позвать по имени — на заре или на закате.

— Два? — придирчиво.

— Да, а… а что это у тебя кровь больше не идет? И дыхание ровное.

— А тебе судороги подавай? Слышишь? Сердце уже не бьется.

К груди хмурого Иревиля прижались ухом. Анрел вздрогнул и ахнул.

— Во-от. Я тут последние секундочки доживаю, а он!

— Прости меня, друг мой, — вздохнул анрел и болезненно улыбнулся гэйлу, — Ты — образец выдержки и упрямства. Даже перед лицом смерти не кричишь и не воешь от боли. А просишь, чтобы два анрела помолились о твоей душе. Я горжусь тобой, Иревиль.

— Спасибо, — смущенно.

— Хочешь, я начну отмаливать тебя сейчас?

— Не, плохая примета, когда живому поют заупокойную.

— Да? — растерянно.

— Угу. Ой… а можно еще твоих таблеточек… вдруг помогут?

— Я дал тебе уже три пилюли и три антидота. Ты сказал, что все съел.

— Ну… мало ли… Лизонька и в четвертый раз прилети… ой. В глазах темно! Дышать сложно! И…

— Иревиль, — хмуро.

— Че? — дергая ногами и трепеща крылышками.

— Я нащупал сердце. Справа. И оно бьется.

— Да? — ненатурально удивился черный.

— Да, — мрачно. Нимб красиво сверкнул.

— Случилось чудо! Друг спас жизнь… друга?

— Ты мне Карлсона не цитируй, притворщик хренов. Я тебе сейчас такую заупокойную забацаю… — с угрозой, прижимая к себе уже выдирающегося гэйла.

— Фефа. Ты не так все понял! Таблетки подействовали только сейчас!

— Насчет таблеток мы еще поговорим, и куда ты их дел, я все равно узнаю.

— Не надо.

— А сейчас…

— Мама…

— Я тебя отмолю так, что все грехи вычищу.

— Трендец. Иля!!! Спаси!

Но я только хмыкнула и отвернулась, склоняясь над телами парней. Вроде живы. Что… радует.

А сверху сиял яркий свет, вопил Иревиль, и пел анрел.

Вечером того же дня:

— Гхм… здравствуй, Лизонька.

— Ты… анрел Иревиль? — Удивленно сверкая золотыми глазками, паря над подоконником перед замотанным в гипс до подбородка брюнетом.

— Да, — хмуро.

— А… почему с рогами?

— Таблетки отобрали, — мрачно.

— Что? — растерянно.

— Я говорю: прическа у меня такая… оригинальная. Нравится?

— Нет.

— Жаль.

Молчание.

— А чего крылья без перьев и… черные, — тихо.

— Болею.

— А хвост?

— Это не хвост.

— Геморрой? — наивно.

Иревиль с тоской вспомнил, как все утро пытался спрятать в штаны то, что отличало его от анрела. Видимо, все-таки не удалось.