Сталин: операция "Эрмитаж" - Юрий Жуков

Вернемся, однако, к таблице. Она, как и слова Микояна, дает четкое представление о том, что в канун осуществления пятилетнего плана страна оказалась весьма близкой к экономическому краху: колоссальные долги Западу, постоянная необходимость выплачивать проценты и давно уже поделенный мировой рынок, где для товаров из СССР помимо тех, что уже вывозились, места просто не было.

И все же Политбюро, правительство пошло на отчаянный шаг, поставило все на одну карту – на преобразование в кратчайший срок отсталой аграрной страны в индустриальную. Да еще за пять лет.

Именно с этой целью уже летом 1927 года советские торгпреды, прежде всего в Нью-Йорке, стали исподволь, очень осторожно, не давая никаких твердых обещаний, вести переговоры с ведущими фирмами: «Форд», «Дженерал моторс», «Мак-Ки», «Катерпиллер»; «Джон Лир», «Виккерс», «СКФ»… Начали изучать их предложения, прикидывая, которая из них могла бы дешевле других продать жизненно важные для страны предприятия и лицензии на выпуск продукции.

Одновременно приходилось покупать в Германии и Великобритании, Франции и Италии то, что отечественная промышленность пока не производила, но без чего Советский Союз просто не мог существовать, развиваться, модернизировать только своими силами старые предприятия, помогать сельскому хозяйству. Покупали – порою за наличную валюту, но чаще в кредит прокат черных металлов, фасонную сталь, цветные металлы, трубы, металлические конструкции, станки и запасные части к ним, рельсы для железных дорог, военные и торговые суда, тракторы, автомобили, химикаты, удобрения, племенной скот, хлопок, каучук, чай, кофе, какао…

Потому-то и приходилось чуть ли не еженедельно Политбюро, Наркомфину и Госбанку решать вопрос об оплате импорта, латать тришкин кафтан, перебрасывая средства с одной статьи, менее значимой сегодня, на другую, – лишь бы нам продавали, продавали, продавали.

Потому-то так внезапно и заинтересовался Внешторг «второстепенным» экспортом, не приносившим большой прибыли, но зато не имевшим на международном рынке конкуренции, решив среди прочего увеличить вывоз и антиквариата. Так была предугадана идея А. И. Микояна «привлекать для экспорта каждую мелочь, не брезгуя ни десятками, ни сотнями тысяч рублей»[48].

Внешторговцы не побрезговали.

К выбору антиквариата как весьма перспективного вида экспорта внешнеторговое ведомство подтолкнуло роковое стечение случайностей. Во-первых, шумиха, поднятая летом 1927 года вокруг двух заурядных коммерческих сделок, заключенных независимо друг от друга, в разное время и даже в разных странах. А во-вторых – назначение в январе 1922 года заведующей подотделом кино торгпредства РСФСР в Германии Марии Федоровны Андреевой.

Андреевой, казалось, самой судьбой предопределено было служить Мельпомене. Ведь ее отец – Федор Юркорский, из дворян Харьковской губернии, – много лет работал главным режиссером петербургского Александрийского театра, на той же сцене играли ее мать и старшая сестра. Лишь муж – Желябужский, действительный статский советник, служивший в министерстве путей сообщения, был далек от мира театра.

Разумеется. Мария Федоровна стала актрисой. Она участвовала в создании Московского Художественного театра, сыграла там Леля в «Снегурочке», Ирину в «Трех сестрах», Наташу в «На дне», другие роли. Тогда же она познакомилась с Максимом Горьким; дружба, вскоре перешедшая в любовь, связала их на многие годы.

После революции 1905 года, в которой Андреева приняла активное участие, актриса ушла из Художественного, играла на сценах театров Суходольского, Незлобина. В 1917 году она переехала в Петроград, занялась государственной деятельностью: возглавляла театральный отдел, художественный подотдел Петрограда.

И вдруг – торговля. Правда, поначалу, первые четыре года, Андреева занималась кинофильмами. Но душа у нее к новому делу не лежала, все больше тянуло в Россию, в театр, на сцену. Однако приходилось себя пересиливать.

В 1925 году М. Ф.Андрееву повысили в должности, назначив заведующей художественно-промышленным отделом. Теперь ей поручили уже не покупать немецкие кинофильмы, а продавать изделия кустарей России и Украины, Закавказья и Средней Азии: ковры, холстины, рогожи, вышивки, игрушки, изделия из бересты и кости, бочонки… а заодно и антиквариат. Точнее, она должна была контролировать выполнение долгосрочного соглашения, заключенного еще в октябре 1923 года с одной из ведущих берлинских фирм, проводивших аукционы произведений искусства, – «Кунстаукционхауз Рудольф Лепке».

Соглашение было выгодным для обеих сторон. Немцы авансировали половину суммы на закупки, за свой счет отправляли в Ленинград экспертов, которые обходили частные и государственные магазины и лавочки на Невском, в Гостином дворе, на Апраксином рынке, отбирали, покупали, за свой счет паковали и отправляли в Берлин приглянувшиеся картины, бронзу, фарфор, хрусталь. За свои труды они получали 7, 5 % от оценочной стоимости выставленного к продаже и 25 % от прибыли.

Три года продолжалась спокойная, не волновавшая никого, но и не приносившая особых доходов коммерция. Положение резко изменилось поздней весною 1927 года, когда Мария Федоровна побывала на родине. Тогда-то она и обратила внимание на антикварный бум, порожденный распродажами Главнауки, вспомнила призыв Ленина учиться торговать. Ведь еще в апреле 1921 года Андреева, по заданию Л. Б. Красина, ездила в Германию, Данию и Швецию, читала лекции о голоде в России, продавала первые партии произведений искусства, собранные Наркомвнешторгом для экспорта.

Далекая от музейной деятельности, от искусствоведения, Мария Федоровна наивно сочла, что напала на неиссякаемую золотую жилу и решила воспользоваться открывшимися, как ей показалось, перспективными возможностями и повысить валютные поступления своего отдела в Советский Союз. Она уже договорилась с «Рудольф Лепке» о расширении операций, проведении особого аукциона, но натолкнулась на неожиданное «препятствие» – конкуренцию.

До тех пор немецкие антиквары действовали на ленинградском рынке монопольно: кроме них, никто не платил валютой и не сбивал довольно низкие цены. А это-то и давало берлинской фирме возможность хорошо зарабатывать, создавало у нее заинтересованность. В июле появился конкурент, готовый заплатить более высокую цену, – некий Степан Михайлович Муссури, гражданин Греции, проживавший в Москве.

В отличие от других деловых людей из Европы, предпочитавших останавливаться в комфортабельных отелях, Муссури обосновался на окраине, на Божедомке, в доме № 20 по Первому Лазаревскому переулку. Действовать он решил вполне легально, не нарушая законов: после долгих переговоров заключил 12 июля 1927 года договор с региональным учреждением внешнеторгового ведомства – Мосгосторгом. Соглашение позволяло Муссури «проводить в пределах СССР закупку и прием на комиссию предметов старины и роскоши, как то: старинной мебели, предметов домашнего обихода, религиозного культа, предметов из бронзы, фарфора, хрусталя, серебра, парчи, ковров, гобеленов, картин, автографов, русских самоцветов, кустарных изделий и т. п., не представляющих музейной ценности, а также экспортировать указанные предметы по лицензиям, выдаваемым Наркомторгом СССР»[49].