Я не такая. Девчонка рассказывает, чему она "научилась" - Лина Данэм

* * *

А потом появился он. Щелочка между передними зубами, мягкие черты, мультяшные очки, подозрительная серьезность и устрашающее остроумие. Желтый кардиган и ссутуленная спина. Я увидела его таким и сразу подумала: «Это мой друг». Следующие несколько месяцев я училась раскрываться, не навязываться, быть доброй и храброй.

Начальные месяцы совместной жизни изложены мною во множестве небольших текстов: первый поцелуй, первый «мой сладкий», первый раз, когда я заметила, как он вытягивает рукав толстовки, чтобы не открывать дверь голой рукой. Я сочиняла фразы о том, как мы впервые занимались любовью, и чувствовала себя человеком, который вернулся из долгих странствий и бросил ключи на стол. О том, как мы бежали (я — в его кедах) через парк к моему дому, который когда-нибудь станет нашим домом. О том, как после ужасно тяжелого дня он взял меня на руки и отнес в кровать. О том, что он теперь — моя семья. Я все это записала. Я нашла верные слова, чтобы выразить свои чувства в тот миг: вторник, жара, 11 утра, ограда парка, рядом со мной человек, которого я начинаю любить. Перечитав эти слова, я поняла, что они мои. И он под моей защитой. Я всегда делилась столь многим и в результате так часто этого лишалась, но раньше никогда не грустила, ничем не дорожа по-настоящему.

* * *

Я разлюбила всех бывших бойфрендов. Не уверена, что вообще их любила и что верила в свою любовь. Мама говорит, это нормально: мужчины гордятся каждым завоеванием, женщины хотят их все забыть. По мнению мамы, здесь отражено фундаментальное гендерное различие, и ее теория не кажется мне беспочвенной. Чтобы не поддаться сильной антипатии и желанию получить как бы сексуальный развод, я думаю о том, что получила от каждого и чем пользуюсь до сих пор.

Мой друг из колледжа заставил меня обратить внимание на пищеварение (благо и проклятие одновременно) и задать ряд важных вопросов о Вселенной, которую я игнорировала в пользу сплетен из «Ас Уикли», этот еженедельник я покупала каждую среду, когда им завалены киоски.

От Бена я узнала о понятии «самореализация» и не просто оценила его, а поставила своей целью.

Девон смастерил для меня карандашницу со встроенной точилкой, одолжил свои часы, показал, как держать в порядке провода от всех устройств, и, наконец, изменил сигнал будильника в айфоне с «маримбы» на «тимбу», и с тех пор мое пробуждение стало более спокойным и радостным.

И вот теперь я встретила его, цельного и готового к всестороннему изучению. Жизнь долгая, люди меняются. Я не настолько глупа, чтобы не понимать этого. Ничто в мире не повторится. Произошедшие перемены кажутся банальными и едва ли не обидными, если излагать их за чашкой кофе. Я никогда не буду той, что раньше. Я могу лишь наблюдать за этой девушкой с пониманием, сочувствием и с некоторым трепетом. Вот она идет к метро с рюкзаком за спиной или едет в аэропорт. Старательно подвела глаза. Выучила новое слово и собирается испробовать на вас. Ее шаги неторопливы. Она в поиске.

В детстве я ужасно боялась анорексии. Мне попалась одна статья на эту тему в журнале для подростков, и я была шокирована фотографиями истощенных девушек с запавшими глазами и молитвенно сложенными руками. Слово «анорексичка» звучало устрашающе. Ты голодна, печальна и костлява, но глядя в зеркало на свои тридцать пять килограммов, ты каждый раз видишь толстуху. Если дело зайдет слишком далеко, тебя заберут у родителей и отвезут в больницу. Автор статьи назвал анорексию национальной эпидемией, как будто это вирус гриппа или кишечная палочка, которую можно подцепить, съев гамбургер в «Джек-ин-зе-Бокс»[42]. Сидя за кухонной стойкой, я наворачивала обед в надежде, что не стану следующей жертвой анорексии. Мама раз за разом пыталась объяснить мне, что анорексиком нельзя сделаться в одночасье.

«Ты замечала за собой интуитивное отвращение к еде?» — интересовалась она.

Нет. Есть мне нравилось.

И ничего удивительного: мой привычный рацион полностью состоял из органических бургерных котлет, равиоли со шпинатом и сыром (я называла их равиоли с травой) и панкейков в форме мышей и пистолетов, которые пек отец. Мне говорили, что нормально питаться — единственный способ вырасти большой, сильной и умной.

А я была маленькой. Очень маленькой. Хотя больше всего любила: кукурузные чипсы, стейки, фунтовый кекс «Сара Ли» (желательно не до конца размороженный), пиццу пепперони на французском хлебе «Стауфферз», картофельную запеканку по рецепту моей няни-ирландки и, в качестве перекуса, толстые ломти гусиного паштета, которые я брала прямо руками. Мама отрицает, что разрешила мне съесть сырой фарш и выпить чашку уксуса, но я-то знаю, что и то и другое правда. Мне хотелось попробовать все.

Родилась я ужасно толстой — весила почти пять килограммов (сейчас это и вовсе не вес). У меня было три подбородка, и живот свешивался за край коляски. Я не ползала, а перекатывалась — ранний признак того, что я буду сопротивляться любому упражнению или позиции в сексе, которые не позволяют расслабить спину. Но когда мне исполнилось три года, я начала меняться. Черные волосы выпали, вместо них выросли светлые. Подбородки растаяли. В детский сад я пошла миниатюрной загорелой феей. Я помню, что в детстве проводила перед зеркалом буквально часы, завороженная красотой своего лица, худых бедер, пушка на ногах, мягких золотых волос, собранных в хвост. До сих пор завидую себе восьмилетней, вспоминая, как уверенно я стояла на мексиканском пляже в бикини и запивала начос колой.

А летом после восьмого класса у меня начались месячные. Мы с папой гуляли за городом, и я почувствовала, как что-то щекочет меня с внутренней стороны бедра. Опустив глаза, я увидела тонкий кровавый след, бегущий к лодыжке.

— Пап? — тихо пробормотала я.

Его глаза наполнились слезами.

— У пигмеев ты бы незамедлительно начала рожать детей.