Земля - Перл С. Бак

но на полях шли то одни, то другие работы, и времени никогда не хватало. Кроме того, у него не было доверия к тому, чего он не знал или не понимал. Нехорошо человеку знать больше того, что нужно для повседневного обихода.

Теперь, однако, он нерешительно повернулся к жене и спросил:

– Что же, и мы поедем на огненной повозке?

Они отвели старика и детей подальше от снующей взад и вперед толпы и посмотрели друг на друга тревожно и боязливо. В эту минуту передышки старик повалился на землю, и мальчики легли в дорожную пыль, не обращая внимания на то, что их могли затоптать ногами.

О Лан все еще держала девочку. Головка девочки повисла у нее на руке с таким мертвенным выражением закрытых глаз, что Ван Лун, забыв про все остальное, вскрикнул:

– Разве маленькая рабыня умерла?

О Лан покачала головой:

– Пока еще нет. Она еще дышит, хотя и очень слабо. Но к вечеру она умрет, да и все мы, если только…

И тут, как бы не в силах сказать больше ни слова, она с измученным выражением подняла к нему свое худое квадратное лицо. Ван Лун ничего не ответил, но подумал про себя, что еще один день ходьбы – и все они умрут к вечеру, и сказал, постаравшись вложить в свой голос возможно больше бодрости:

– Вставайте, дети, и помогите дедушке. Мы поедем в огненной повозке и, сидя в ней, будем двигаться к югу.

Неизвестно, смогли бы они подняться, но тут из темноты раздался гром, похожий на рев дракона, и показались два больших глаза, извергавших пламя, и все закричали и бросились бежать. В суматохе их толкали в разные стороны, но они отчаянно цеплялись друг за друга, и наконец их втолкнули куда-то в темноту, в гам и шум множества голосов через открытую дверь, и они очутились в маленькой, как ящик, комнате. И вдруг машина, на которую они сели, с протяжным ревом рванулась в темноту, унося их в своей утробе.

Глава XI

Двумя серебряными монетами Ван Лун оплатил сто миль пути, и чиновник, который взял у него серебро, дал ему целую пригоршню сдачи медной монетой. На несколько медяков Ван Лун купил у продавца, сунувшего свой лоток в окно вагона, четыре маленьких хлебца и чашку вареного риса для девочки. Больше этого им не приходилось съедать за раз уже много дней, и хотя они умирали с голода, но, взяв пищу в рот, почувствовали к ней отвращение, и только после уговоров мальчики проглотили по куску. Один старик упорно сосал хлеб, держа его в беззубых деснах.

– Нужно есть, – хихикал он, обращаясь дружески ко всем стоявшим вокруг, в то время как огненная повозка катилась, раскачиваясь на ходу. – Пускай себе мое глупое брюхо обленилось за все эти дни безделья. Нужно его кормить. Не умирать же мне из-за того, что оно не хочет работать!

И все засмеялись, глядя на улыбку сморщенного старичка с редким седым пухом на подбородке.

Но Ван Лун не потратил всех своих медяков на еду. Все, что было можно, он оставил на покупку циновок для шалаша, когда они приедут на юг. В огненной повозке нашлись люди, которые раньше бывали на юге, нашлись и такие, которые ездили каждый год в богатые южные города работать и просить милостыню, чтобы легче было прокормиться. И Ван Лун, когда он привык к необычной обстановке и перестал изумляться, видя в щели вагона, как быстро уносится из-под ног земля, начал прислушиваться к тому, что говорили эти люди. Они говорили громко, как подобает говорить мудрецу с невеждой.

– Прежде всего тебе нужно купить шесть циновок, – сказал один из них, человек с потрескавшимися и отвисшими, как у верблюда, губами. – Они стоят два медяка штука, если ты не сваляешь дурака и не будешь смотреть деревенщиной, а то с тебя сдерут по три за штуку – это больше, чем следует, – мне это хорошо известно. Горожанам меня не провести, хоть они и богачи. – Он покачал головой и посмотрел на слушателей, ожидая, что они выразят ему восхищение.

Ван Лун встревоженно прислушивался. Он сидел на корточках на полу вагона, ведь это была, в конце концов, просто комната из досок, где не на чем было сидеть, и сквозь щели в полу врывались ветер и пыль.

– А потом что? – настойчиво допрашивал он.

– Потом, – ответил человек еще громче, заглушая грохот чугунных колес, – потом ты свяжешь их вместе и сделаешь из них шалаш. А потом пойдешь просить милостыню, а перед тем испачкаешь себе лицо грязью, чтобы вид у тебя был жалкий, как у нищего.

Ван Лун никогда в жизни не просил ни у кого милостыни, и мысль, что на юге придется просить у чужих людей, была ему очень не по вкусу.

– А нужно просить милостыню? – спросил он.

– Да, конечно, – ответил человек с верблюжьей губой, – но уже после того, как ты наешься. У этих южан так много риса, что каждое утро можно ходить в общественную кухню и за медную монету наедаться вволю белой рисовой кашей. Тогда тебе и просить будет нетрудно, и ты сможешь купить капусты, чесноку и творогу из сои.

Ван Лун отодвинулся немного от других, повернулся к стене и, потихоньку ощупывая рукой пояс, пересчитал оставшиеся медяки. Того, что осталось, должно хватить на шесть циновок и на порцию риса для каждого из них, и сверх того останется три медяка. Он подумал удовлетворенно, что с этими деньгами они могут начать новую жизнь. Но мысль о том, что нужно протягивать чашку и просить у прохожих, продолжала мучить его. Это хорошо старику или детям, и даже женщине, но у него есть руки.

– Разве для мужчины не найдется работы? – спросил он вдруг, повернувшись к собеседнику.

– Ну да, как же, работа! – ответил тот, презрительно сплюнув на пол. – Можешь возить богачей в желтой рикше, если тебе нравится на бегу обливаться кровавым потом от жары и покрываться ледяной коркой, дожидаясь пассажиров. Нет уж, по мне, лучше просить милостыню! – Он выругался длинно и со вкусом.

И Ван Луну не захотелось расспрашивать его дальше. Но все-таки было хорошо, что он узнал все это от человека с верблюжьей губой, потому что к тому времени, когда огненная повозка довезла их до самого конца и их выгнали из вагона, у Ван Луна был уже готов план. Он посадил старика и детей у стены стоявшего там длинного серого дома и велел жене смотреть за ними, а сам пошел покупать циновки, спрашивая то у одного, то у другого, как пройти на рынок. Сначала он плохо понимал, что ему говорят, потому что речь южан звучала резко и отрывисто, а иногда они не понимали его вопросов и уходили, не дослушав, и он научился разбираться в людях и обращался к прохожим с добродушными лицами, потому что у южан горячий нрав и они легко выходят из терпения. Наконец на окраине города он нашел лавку, где продавались циновки, и выложил свои медяки на прилавок с видом человека, который знает цену товару, и унес с собой сверток циновок. Когда он вернулся к тому месту, где оставил семью, то увидел, что они стоят, дожидаясь его. Мальчики радостно закричали, и видно было, что они всего боятся в этом чужом мире. Только старик смотрел на все с любопытством и удовольствием и шепотом сказал Ван Луну:

– Смотри, какие они все толстые, эти южане, и какая у них белая и жирная кожа! Должно быть, они едят свинину каждый день.

Но никто из прохожих не смотрел на Ван Луна и его