Контрразведчик - Денис Козлов

— Андрюха, хватит стебаться, — остановил Лоренса Максим. — Вот что, девушки. Вы же завтра в Гудер поедете?

— Да. Нас ваш коллега Арсен повезет.

— Хотите, материал классный подкину?

— Какой? — спросила, заинтересовавшись, спецкор Марина.

— Тут есть дед один. Во Вторую мировую воевал, потом был выслан в Казахстан, потом пережил первую кампанию, масхадовское правление… И самое интересное, что он бывший журналист. Преподавал. Представляете: репортаж о журналисте-ветеране, доживающем годы в Чечне?

Гудермес очень напоминал Максиму Аргун. Дома с обвалившимися от снарядов этажами, изрытые воронками дороги, спонтанно организованные рынки вдоль дорог.

Но людей на улицах и целых построек было куда больше — город сдался федеральным силам практически без боя. Блокпосты, пункты дислокации ОМОНов и СОМов[19]со всей России встречались здесь очень часто. На улице Кирова небольшая колонна остановилась.

— Махмуд али Бетиевич? Салям алейкум, можно к вам? — постучался местный милиционер, сопровождавший колонну.

Дверь оказалась открытой.

— А, Леча, ты? — раздался из коридора старческий голос. — А кто это с тобой?

— Журналисты из Москвы и военные — сопровождающие.

— Пусть обувь снимут и проходят.

Длинный темный коридор вывел гостей к открытой двери комнаты, явно служившей старику рабочим кабинетом. Первым вошел Леча, за ним — девчонки, и уж после — Максим. Арсен, единственный, за исключением Лечи, человек в форме, после гневного взгляда старика вышел на улицу к колонне.

— Чем могу быть полезен? — встав с большого, обитого кожей кресла, обратился к гостям седой, что удивительно для Чечни, гладко выбритый старик, одетый в выглаженный и чистый костюм советской эпохи. Акцента у старика не было совсем, даже малейшего.

— Мы хотели бы снять репортаж с вами как с коллегой, — затараторила Мария.

— А с какого канала?

— НТВ.

— Пакостный канал… Ну да ладно. Что конкретно вас интересует?

Максим рассматривал полки с книгами, которыми были заставлены все стены комнаты, за исключением небольшого пространства окна и места для телевизора. Коран, «Основы шариатского судопроизводства» спокойно соседствовали на полках с Шиллером, Булгаковым, УК РФ и «Историей государства российского». Книг было огромное количество.

— А вы точно чеченец? — вдруг спросила Мария.

— Да, — улыбнулся старик, — а что вас смутило?

— Акцента нет, да и как-то…

— Включай камеру, расскажу. Во Вторую мировую попал в Западный особый округ. В 1946-м, вернувшись, узнал, что семья депортирована. Поехал за ней в Казахстан. Все пережил достойно.

— А вы не мусульманин?

— Мусульманин! Всегда был и никогда не отрекался! — гордо сказал старик.

— Вам девяносто четыре. А вы такой бодрый и… — задумалась спецкор.

— Не выживший из ума? — продолжил, засмеявшись, старик. — Я оптимист. И все, что ни происходило со мной, воспринимал через призму — будет лучше. А все тяготы — не иначе как испытания для того, чтобы стать лучше. Этому и других учу.

— Вы своих студентов помните? Где они сейчас? — спросил Максим, разглядывая полку с книгами Шолохова.

— Помню, многих помню. А сейчас… Кто уехал на Ближний Восток, кто в боевики подался, кто в Москву… В журналистике мало осталось.

— А это мог бы ваш студент написать? — спросил Максим и дал в руки старику масхадовскую газету.

— Посмотрим-посмотрим, — проговорил Саид, доставая из футляра очки в золотой оправе и надвигая их на нос. — Так-так… «Интеграция сил сопротивления против оккупантов», «История. Шамиль и народ»… Так… так, — читал старик. — Ну конечно же! Айбика Данкаева!

— Вы определили по слогу?

— Нет. Молодежь пишет одинаково плохо, что на русском, что на чеченском, — не определишь, кто есть кто.

— Но вы ведь определили?

— В девяносто седьмом ко мне часто приходили молодые люди, желавшие писать. А с Айбикой забавный случай вышел. Она писала о Шамиле на основе народных преданий. «Имам-гуль-азама» — курсовая работа ее называлась. Одно из преданий курсовой я до сих пор помню. Будто бы Шамиль, объезжая Чечню на коне вместе со своими командирами и встретив старика, спросил его: «Во что ты веришь, дед?» «В осла», — ответил тот. Командиры Шамиля решили убить старика за богохульство: мусульманин должен верить в Аллаха. Но Шамиль их остановил. «За что ты веришь в своего осла?» — спросил он. «Если осел будет здоров — я вспашу землю и уберу выращенное. Будет сыта моя старуха и я. И я смогу молиться с чистой душой. А если осел умрет, то и мы со старухой умрем с голоду».

И тогда Шамиль сказал своим командирам: «Если все наши подданные будут верить в нас, как этот старик в осла, нас никто не сможет победить». Тогда я настаивал, что это лишь народное творчество. Она же утверждала, что это исторический факт и она найдет этому доказательство. Доходило чуть ли не до скандала…

— Магамет али Бетиевич, — вдруг вступил в разговор Леча, — нам пора. Мне к шестнадцати часам в отдел, а им — к себе.

— Когда увижу материал? — спросил напоследок старик.

— В конце недели, — ответила Мария. — Там о вас, думаю, секунд тридцать будет.

Арсен должен был доставить девчонок в отдельный батальон сорок шестой бригады. Оттуда на вертушке они отправятся на «большую землю». Но по пути прапорщик согласился закинуть Максима на РОП…

Миновав шлагбаум, Максим увидел Екимова, мирно играющего в нарды с Лоренсом.

— Я связался с батальоном, еще ночь торчим здесь, — доложил Арсен Андрею.

— Очень хорошо! — не отрывая взгляда от нард, отмахнулся Лоренс и, увидев, как выпали брошенные им кости, радостно посмотрел на Екимова. — Марс, товарищ подполковник. Долг — платежом.

— Черт с тобою, больше в жизни не сяду играть, — сказал Екимов и, достав из разгрузки метательный нож, отдал его старлею.

Максим был поражен. Каждый человек имеет слабости, но почему-то верилось, что у подполковника их нет.

— Максим, поговорить надо, не напрягая уши коллег. Без обид, ребята, — произнес Екимов и пошел в сторону уборной, которая, как и большинство построек здесь, располагалась под землей.

Стоявшая жара и духота сделали запах туалета совсем невыносимым. Солдаты называли это место в такую погоду кладбищем слонов.

— Ну, что у тебя? — спросил Екимов, взяв Максима под локоть. — Старик молчит?

— Он считает, что пишет некая Айбика Данкаева, — сказал Максим.