Матросская революция - Владимир Виленович Шигин

class="p1">Отметим, что во время этого митинга с капитаном 1-го ранга Г.О. Гаддом одна часть матросов, только что зверски убившая двух кондукторов, захотела и командира линкора «взять на штыки». К счастью для Г.О. Гадда, победу в словесной перепалке одержали сторонники командира корабля, кричавшие «ура» и кинувшиеся качать Г.О. Гадда. Причем данный случай был не единичен. Так же как командира «Андрея Первозванного» качали, и других офицеров, которых только что собирались убить. Перед нами полная случайность жертв. При этом отношение к потенциальной жертве у матросов могло мгновенно смениться в короткий промежуток времени от ненависти до полного восторга.

Любопытно в этой связи заявление вице-адмирала А.С. Максимова. 4 марта вице-адмирал находился под матросским арестом, как «враг революции». Сразу же после убийства Непенина к нему пришли матросские делегаты с сообщением, что «братва» избрала его новым командующим флотом. Выслушав ходатаев, А.С. Максимов не без оснований заметил: «Вчера вы меня арестовали, сегодня выбрали комфлотом, а завтра, может быть, повесите».

Важно отметить, что матросы Балтийского флота, выбрав себе нового командующего, сделали собственную серьезную политическую заявку на будущее, т.е. сразу же обозначили себя не как стихийных бунтовщиков, а как самостоятельную политическую силу. Большинство балтийских офицеров в своих мемуарах о Максимове пишут с ненавистью, как о предателе. Но матросы были на этот счет другого мнения. Так, матрос-большевик И.А. Ховрин впоследствии вспоминал, что контр-адмирала А.С. Максимова «на кораблях уважали за человечное обращение с нижними чинами». Именно это для матросов при выборе нового командующего и было определяющим. Максимов видел в них не нижних чинов, а живых людей!

Впрочем, не всегда в марте 1917 года хорошее и уважительное отношение к подчиненным являлось гарантией сохранения жизни. Показателен в этом плане случай с мичманом Биттенбиндером, которого матросы убили на миноносце «Гайдамак», как случайного свидетеля их расправы над командиром миноносца «Уссуриец». На похоронах мичмана была вся команда и многие даже... плакали, но при этом считали Биттенбиндера неизбежной жертвой революции

Что касается большинства офицеров Балтийского флота, то они отстаивали «шпионско-провокаторскую» версию — дескать, офицеров уничтожали по неким тайным спискам, подготовленным немецкими шпионами и их агентами большевиками. Да, расстрельные списки офицеров действительно были, но не на Балтике, а на Черноморском флоте, и не в марте, а в декабре 1917 и в феврале 1918 года. Но события на Черноморском флоте — это отдельная большая тема, о которой в свое время мы еще будем подробно говорить. Что касается Балтийского флота, то до сегодняшнего дня не найдено ни единого доказательства наличия этих таинственных расстрельных списков. К тому же подавляющая часть убитых офицеров никоим образом не влияла на реальную боеготовность флота. А ведь германские шпионы должны были в первую очередь убрать штабных аналитиков и операторов, а также командиров соединений и кораблей, а не ничего не решавших лейтенантов и мичманов. Практически все ключевые фигуры Балтийского флота (за исключением, разве что Непенина) после мартовских событий 1917 года остались не только в живых, но и на старых должностях.

***

Весьма существенным обстоятельством, которое, на наш взгляд, серьезнейшим образом повлияло на поведение матросов во время революции, была дисциплинарная практика, господствовавшая в дореволюционном флоте. Следует заметить, что формы, в которые облекались субординация и дисциплина царской армии и флота, были унаследованы в значительной степени от крепостнических времен. Поэтому они воспринимались солдатами, и особенно матросами, как унизительные. Особенно развилось ощущение ненормальности старых дисциплинарных форм на флоте после Русско-японской войны и Первой российской революции. Эта ненормальность, в частности, проявлялась в разных наказаниях, которые налагались на офицеров и матросов за одинаковые уголовные преступления. За неповиновение нижнего чина офицеру полагалось значительно более суровое наказание, чем за неповиновение одного офицера другому.

Оскорбление нижним чином любого офицера всегда приравнивалось к оскорблению непосредственного начальника, за что полагалось значительно более строгое наказание, чем за оскорбление вышестоящего лица, не являющегося начальником. В тех случаях, когда офицер подвергался исключению из службы, нижний чин отправлялся в дисциплинарный батальон.

Несоразмерность уголовных наказаний была не главным. Значительно больше отравляли повседневную жизнь нижнего чина переусложненные правила чинопочитания, которые резко отделяли офицеров от нижних чинов.

Вот что думал об этом капитан 2-го ранга царского флота и контр-адмирал советского флота В.А. Белли: «Два крупнейших фактора определяли состояние флота в то время: революция 1905 г. и русско-японская война 1904—1905 гг.». По его мнению, во второй половине XIX века на парусно-паровых кораблях с «ничтожной техникой... взаимоотношения офицеров-дворян и матросов-крестьян были сходны со взаимоотношениями помещиков с крестьянами и отражали картину, общую для всей Российской империи. Хотя в конце XIX и в начале XX столетия команды броненосного флота комплектовались уже в значительной степени из промышленных рабочих, все же взаимоотношения между офицерами и матросами оставались прежними. Совершенно очевидно, что в новых условиях на кораблях с обширной и разнообразной техникой это явление было полным анахронизмом, но никто из руководства морского ведомства не обращал на это внимания, и все шло по старинке, как, впрочем, и во всей жизни Российской империи». По мнению В.А. Белли, «имевшие место революционные выступления на кораблях были тесно связаны с постепенно обостряющимся антагонизмом между офицерами и матросами. До Русско-японской войны офицеры обладали непререкаемым авторитетом во всех областях военно-морского дела. Однако после тяжелых поражений в эту войну авторитет офицеров в глазах матросов значительно померк. Так как флот был наголову разбит, офицеры флота были дискредитированы. Причем не только перед матросами, но и перед всем российским обществом. Любопытно, что если до русско-японской войны матросы называли кадет или гардемарин по-патриархальному «барин» или «барчук», то после Цусимы эта форма обращения навсегда исчезла, сменившись на официальное обращение «господин гардемарин».

После отмены крепостного права начинается процесс роста чувства собственного достоинства среди крестьян, и в особенности рабочих. До отмены крепостного права дворяне искренне воспринимались массовым сознанием непривилегированных сословий как особая, высшая порода людей. Выслужить офицерский чин, а с ним и дворянство, было заветной мечтой солдата и матроса. Особое положение дворян резко подчеркивалось освобождением их от телесных наказаний, от рекрутской повинности, «благородным» обращением между собой и, самое главное, правом владеть крепостными. В результате отмены крепостного права, телесных наказаний, рекрутчины, развития системы образования, а главное, развития капиталистических отношений, дворянство стало терять ореол избранности и притягательность в глазах выходцев из низших сословий. Представление о том, что барин сделан из другого теста, уходит в прошлое.

Большая часть офицеров до февраля 1917 года продолжала снисходительно-покровительственно смотреть на матроса как на низшее, хотя но, по своей сути, и доброе существо.